Её жизнь с появлением Паши сошла с привычных рельс, на которые Ира долго вставала после их с Гордеевым расставанием. Кира была права: так нельзя дальше жить.
— Пиво хочешь? — севший голос вдруг доносится откуда-то снизу.
Какое к чёрту пиво?
Ира остановилась. У фасада воскресной школы при храме сидел на пластиковом стуле — на одном из тех, что широким спросом пользовались в забегаловках Сочи или шашлычных у Рижского — довольно колоритный алкаш в кожанке с цепями. Вольготно восседая на своём троне, он протянул Ире бутылку «Девятки». Почти полная. Запотевшая. С похмелья так и манит.
— Лишняя есть? — спросила Ира.
— А как же! — в эту же секунду на её глазах появилась другая такая же холодненькая бутылочка «Балтики».
Да и Бог с ним. Не став брезговать этой новоиспечённой компанией, Ира бросила сумку у фасада и села на неё.
— Обижаешь, — протянул незнакомец и встал со своего стула, уступив место даме.
Сам он сел рядом на бесплатную газету.
— Давно бомжуешь? — вдруг спросил парень.
Ира, усмехнувшись, сделала первый глоток крепкой «Девятки». До чего надо было докатиться, чтобы алкаши стали принимать за свою? Хуже уже быть не могло.
— А ты? — спросила Ира.
— У меня тут квартира на Тургеневской.
— А я с Покровки.
— Цветок тогда зачем?
— Пересадить хочу. На волю.
— А сумка?
— Дамская.
— Понятно, — кивнул парень. — Я Витёк.
— Ира.
— Тогда за встречу, — новоиспечённые знакомые чокнулись бутылками.
Куда делся здравый смысл? Идут люди. Монеты кидают. Мятые десятирублёвки. Красивый город Красноярск. Никогда там не была. Может, дочь Параскевой назвать?
— Есть будешь?
Беляш с мясом. Надкусанный.
— Давай.
— Подожди. Целый где-то был.
Не отбился ли он от тех неформалов? Пожалуй, что отбился.
— Ты почему не у Грибоедова?
— Я Мэнсона не люблю.
— Я тоже.
19. В народе церемониться не будут и равнодушно скажут: напилась самогона и утонула.
2007 год.
Над рекой плыл густой туман. Горизонт освещала красная полоска света. Светало. От воды шла какая-то некомфортная, пугающая прохлада, но запах гипнотизировал. Это не был запах сырости, то был запах свободы и свежести. Ира, ударив ладонью по шее, убила очередного комара. Крем не спасал. От укусов зудела кожа, но это утро невозможно было испортить.
Прикрыв глаза, Ира жадно вслушивалась в окружающие её звуки: в ведре рядом с ней плескались окуни и немногочисленные караси, из лесу доносилось громкое пение птиц, со стороны посёлка лаяли собаки, над ухом надоедливо пищали комары, а из камыша мелодично квакали лягушки.
— Ну что у тебя тут? Клюёт?
От знакомого голоса и звука хлюпающих резиновых сапог о мокрую траву Ира резко открыла глаза.
— Ух ты какая! Молодец! — восторженно произнёс дед. — Хорошо прикормила. Это всё на червя?
— Нет. На мотыля, на червя не очень шла, — не переводя взгляд с поплавка, ответила Ира.
— Попробуй на опарыша, только забрось его подальше.
— Хорошо.
— Я там ещё одно местечко заприметил давеча, — говорил Илья Семёнович, копаясь в своей увесистой, потрёпанной временами сумке со снастями, — пойду гляну, что да как. А ты тогда тут сиди, раз клюёт.
— Дед, подожди. У тебя ещё бутерброды есть?
— Ты что, свои уже стрескала?
— Скучно тут, — пожала плечами Ира.
Усмехнувшись, дед достал из внутреннего кармана своей стёганой фуфайки два бутерброда, замотанных в салфетку.
— Ирка, Ирка. Ты с малых лет такая, рот не закрывался.
— Звучит двусмысленно.
— Не, трепаться ты не любишь, — Илья Семёнович похлопал внучку по плечу, — а вот пожрать ты молодец. Так и надо. На тебе вот ещё конфет маленько.
— Они с сахаром, что ли? — нахмурилась Ира, рассматривая знакомые обёртки «Барбарисок», «Маски» и любимой «Ромашки».
— Только ты бабке не говори.
— Дед, — осуждающе протянула Ира. — Ну нельзя тебе.
— Да эти конфеты на фруктозе — мне вот уже где! В глотку не лезут. Как соя вместо мяса.
— У тебя сахар высокий.
— Ты ещё не начинай.
Ворча, дед исчез за деревьями. Пережёвывая свежий бородинский хлеб с краковской колбасой, Ира вздохнула. Рыба здесь, кажется, опомнилась и перекочевала в другое, более безопасное место. Или крики деда спугнули её. А может, и всё сразу. И какой смысл теперь сидеть дальше?
Сдавшись, Ира смотала удочку, собрала все баночки с наживой и убрала их в сумку деда. Пыхтя над заедающей молнией, глаза девушки задержались на пластиковой пол-литровой бутылке из-под лимонада «Буратино», лежащей около сумки. Кисло-сладко-горькой газировки в бутылке давно не было, её заменила мутноватая сорокаградусная жидкость. Самогон деда был местной легендой, но весь секрет крылся в мандариновых корках, которые дед засушивал впрок с зимы. Пился его самогон легко, а в голову давал сильно.