Вот она — испанская дружелюбность. Давно не слышал в свой адрес «милый» или «дорогая»? Тогда тебе в Испанию. Казалось бы, как обычный поход в бар может повысить настроение? В России, пожалуй, что никак.
— Buenos, — Денис не смог не улыбнуться в ответ.
— ¿Qué te pongo?
— Un mitad doble porfa, — заказал Драгункин, удивляясь тому, что за год его испанский не забылся.
— ¿Algo para comer? — девушка протянула меню, но местные закуски Денис знал наизусть.
— Un bocadillo de jamón.
— Tres con veinte por favor.
— Aquí tienes.
Заняв столик на террасе с видом на фонтан, Денис, чтобы уж наверняка вписаться в обстановку, закурил и достал книгу. Несладкий кофе смешивался со вкусом табака — хорошо. Вредно, но хорошо. После десяти страниц глаза устали, и Денис отложил книгу. Планов на сегодня, как и на завтра, у него не было. Взяв отпуск по случаю своего дня рождения, он сбежал из Москвы, как делал это последние пять лет. Уезжал к родителям в Лондон, проводил пару тройку дней с семьёй, затем на неделю отправлялся в маленькое путешествие по Европе. Но, как правило, его маршрут был привычным: Брюссель, Париж, Барселона, Малага.
Затушив сигарету, Денис допил последний глоток кофе, бросил на железную тарелку два евро чаевых и вышел с террасы. Мимо него шли туристы. Местные жители прогуливались: мужчины в брюках и рубашках, обязательно расстёгнутых на верхние пуговицы, и женщины в джинсах и майках. По ощущениям на улице было около двадцати градусов.
Денис осмотрелся. До вселения в отель оставалось четыре часа. Это время можно было скоротать в порту, от которого Денис находился в пяти минутах ходьбы. А можно дойти до исторического центра. Что-то купить в Москву. В центре был неплохой магазин с художественными принадлежностями.
Одёрнув себя на этой мысли, Денис двинулся к порту.
***
Руки в тот день не сразу дошли до свёртка, принесённого Кирой. Он до вечера валялся в кабинете. Переливающаяся синяя обёртка поверх небольшого плоского нечто. Книга? Размер не тот. Да и что за книга такая тонкая и лёгкая? Журнал если только — чепуха. Конечно, содержимое было очевидным, но я от тех мыслей бежал. Признаваться себе в том, что внутри спрятана картина — равно признать, нет-нет, скорее, напомнить себе о существовании автора этого подарка.
Обёртку, хоть она и понравилась мне, я разорвал как бы случайно в клочья. Стоит заметить, какое-то странное облегчение принесло мне это действие, но, дойдя до спрятанного за этой самой обёрткой, всё удовлетворение исчезло. Я держал в руках небольшое полотно с изображением тенистой аллеи Патриарших, заваленной осенней листвой. Ни записки, ни открытки внутри не оказалось, но мне и не надо было.
«— Что это будет?
— Осенний пейзаж, но может быть и нет.
— Осенний пейзаж? Зимой?
— Я люблю осень.»
Осенний пейзаж в разгар живописной зимы? Я усмехнулся. До чего же глупо, но так в твоём стиле. Картина, к слову, мне пришлась по вкусу. Мне нравилось всё, что ты рисовала, но лучше бы я тебя никогда не знал. Купил бы это полотно у уличных художников. Повесил бы у себя дома. А так… Так придётся выкинуть. Передарить. Но точно не оставить у себя. Пожалуй, это полотно отлично впишется в одном из домиков турбазы Юры, куда из-за тебя я больше никогда не приеду.
Я вёл себя инфантильно. Пытался забыть всё и двинуться дальше, но спотыкался о такие вот напоминания. Об эти подарки. О твои вещи у меня дома. Я постоянно что-то находил: резинки для волос, забытые тобой карандаши и обрывки бумаги с непонятными набросками. Жил в окружении того, что неустанно напоминало о тебе. Кожаное кресло из спальни пришлось отдать знакомым — ты постоянно забиралась на него с ногами и читала. Ковер в гостиной, на который ты пролила кофе, я выбросил. На пятно мне было плевать, но твоё: «Смотри, забавная форма получилась, как будто облако» всплывало у меня в голове едва я переступал порог квартиры.
***
Дождь яростно барабанил по черепице. С каждым раскатом гром подбирался всё ближе. Во всём посёлке пропало электричество: сарафанные новости передали, что молния ударила в вышку линии передач. У запасливой бабушки в чулане нашлась целая коробка свечей. А в сараях до сих пор хранились керосинки.
Дед с бабушкой остались дома. Илья Семёнович сел читать вслух повести Васильева, Лилия Павловна вязала носки. Ире нарушать идиллию не хотелось. Она, прихватив термос с чаем и керосинку, ушла во времянку.
Закутавшись в шерстяное покрывало, она рассматривала чёрно-белые фотографии. В старой пожелтевшей коробке хранилось несколько сотен снимков. Они, по мнению бабушки, были неудачными, и места в альбоме не заслуживали. Ира же так не считала. Эти фотографии сорокалетней давности имели необычайную энергетику. Непередаваемую романтику. Хранили ушедшую молодость на типовой бумаге «Унибром».