Тело, безжизненно падающее вниз, встретило твёрдую поверхность. Мостовая оказалась холодной и твердой, как застывшая в невидимой тирании реальность, на которой, казалось, был весь мир. Мирослав почувствовал, как ударил по земле, и его тело словно потеряло все силы. Головокружение накрыло его, и боль пронизывала всё существо. Он лежал, не в силах понять, что происходит. Тело не слушалось, его мышцы сжались в болевой спазм.
Сколько времени прошло? Он не знал. Только его дыхание, неровное и глубокое, напоминало о том, что он жив. Он лежал, пытаясь привести себя в порядок, пытаясь понять, что случилось. Разум, словно окутанный туманом, не мог успокоиться, не мог сосредоточиться. Звуки, до этого смутные и далёкие, стали более чёткими и разделёнными. Гул машин, но они звучали странно — не так, как те автомобили, которые он знал, не так, как те, что катались по улицам его города. Эти машины звучали как-то иначе, с тяжёлым, хриплым шумом, с металлическим эхом. Разговоры людей — знакомые голоса, но не те, что он мог бы услышать на своём обычном пути. Это были голоса другого времени, и всё, что его окружало, говорило о том, что он в другом месте. И, возможно, в другом времени.
Он с трудом открыл глаза, и его взгляд скользнул по неведомой улице, не похожей на ту, которую он знал. Перед ним лежала улица, усеянная неровными камнями, с низкими, серыми зданиями, старинными вывесками и облупленными стенами, как будто всё вокруг было поглощено временем. Мирослав почувствовал, как его внутренний мир сжался. Это был не просто новый город — это была улица, принадлежащая прошлому. Это было место, которое не имело с ним ничего общего, и здесь он был чужим. Люди, суетившиеся вокруг, двигались в старомодной одежде, а их взгляды не были похожи на те, что встречал он в своём мире. Это были другие лица, другие движения, и его внутренний мир, словно отчаянно пытаясь понять, что происходит, стремился найти в этом знакомое, чтобы хоть как-то сохранить связь с реальностью.
Он сделал несколько шагов, тяжело вставая на ноги, ощущая болезненное головокружение. Пронзительное чувство растерянности и одиночества накрывало его, но внутри этого чувства была и невообразимая тревога. В этот момент Мирослав понял, что здесь, в этом мире, он был абсолютно один. Он не мог найти никаких признаков его прежней жизни, никаких ориентиров, которые могли бы вернуть его назад. И в этом осознании, в этом ужасе, он осознал, что не просто потерял ориентиры. Он потерял себя.
Глава 5
Невозможная реальность
Мирослав Миргородский стоял посреди улицы, врезаясь взглядом в пейзаж, который не мог, не имел права быть настоящим. Холодная мостовая под его ногами была пугающе твёрдой, реальной, будто сама реальность издевалась над ним, заставляя признать её безоговорочную подлинность. Сердце билось глухо, тяжело, точно отбивая тревожный ритм его замешательства. Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как он очнулся здесь — секунды? Минуты? Или вечность? Вокруг, словно декорации к давно забытой пьесе, развернулась Москва, которая не могла существовать.
Люди спешили по своим делам, омеги и альфы, одетые в строгие пальто и кепки, неспешно шагали вдоль улиц, кое-где появлялись телеги, запряжённые лошадьми, но большая часть транспорта всё же представляла собой автомобили, громоздкие, угловатые, непривычно старые, но, несомненно, исправно работающие. Вывески на магазинах были выведены старым, довоенным шрифтом, улицы несли в себе атмосферу другого времени — оно текло здесь иначе, неторопливо, размеренно, в нём чувствовалась непреклонная уверенность.
Мирослав чувствовал, как его дыхание становится сбивчивым. Это была Москва. Но не его Москва. Она была другой — слишком далёкой, слишком чужой. Словно кто-то вырвал его из привычного течения жизни и бросил в реку, которая никогда не должна была пересекаться с его судьбой. Он невольно прикоснулся к груди, будто ища спасительную опору, но в карманах не было ни телефона, ни документов, ни даже вещей, которые могли бы дать ему хотя бы тень уверенности.
Голова кружилась. Внутренний голос отчаянно твердил, что это невозможно. Возможно ли? Человек не может просто взять и очутиться в прошлом. Не может проснуться в реальности, которой не должно быть.
Он осторожно поднял руку к виску, словно проверяя, на месте ли он сам, но ощутил только холодный пот. Всё было по-настоящему.
Где-то вдалеке слышались разговоры, размеренные, с лёгким гулом, характерным для городских улиц, но среди них не было знакомых звуков. Ни музыки из магазинов, ни назойливых звонков телефонов, ни привычных рекламных объявлений. Здесь был другой мир.