— Вот, — сказал Николай, и голос его прозвучал глухо, словно из-под земли. Но в этом приглушённом звуке слышалась сила — та самая сила, что не кричит, а ломает.
Мирослав поднял голову — и увидел: Николай застыл, словно его взгляд пророс в бумагу. Время вокруг замерло, и в этой паузе Мирослав чувствовал: всё — решается сейчас. Не позже. Не завтра. Сейчас.
— Подпись на приёме препаратов… — Николай говорил медленно, будто каждое слово он вытягивал из себя с болью. — Это же Карпов.
Слова эти упали в тишину, как камень в омут. И Мирослав услышал — не слова, а то, что стояло за ними. Карпов. Звук этого имени был как раскат грома в закрытой комнате — низкий, давящий, бесконечный.
Он потянулся к документу, и бумага под его пальцами была холодной, чуть влажной — или это были его ладони? Он не знал. Вглядывался в строку, и буквы плясали перед глазами, превращаясь в тени, которые он знал: имя, подпись, дата — всё чужое, но теперь уже и его. Потому что это — ответ. Ответ, который он боялся услышать. И одновременно — ждал.
— Значит… — голос его звучал почти чужим. Но в этой чуждости была уверенность, выстраданная в каждом шаге. — Значит, он контролирует поставки.
Внутри него всё холодело. Холод этот не был физическим — он жил в крови, в костях, в самой сути. И в этом холоде он вдруг ощутил: мир, который он знал, рушится. Не от грома и не от крика — от одного слова, вырванного из тьмы.
«Карпов… он не просто ставит мне палки в колёса, — мысль шла, как нож сквозь ткань сознания. — Он заранее позаботился о том, чтобы у меня не было инструментов для работы».
И в этой мысли — не только тревога. Боль. Потому что он знал: Карпов — это не просто человек. Это — лицо системы. Лицо, которое умеет улыбаться, когда отдаёт приказ. Лицо, которое умеет исчезать, когда приходит расплата. Лицо, которое всегда будет смотреть сверху вниз — даже если в его глазах нет ничего, кроме равнодушия.
Время вокруг сжалось. Коридоры, казавшиеся бесконечными, сузились до этого одного момента: подпись Карпова. Подпись, которая была как приговор. И в этом приговоре — его собственная тень. Та часть, что всегда знала: мир не делится на добро и зло. Он делится на тех, кто пишет приказы — и тех, кто под ними подписывается.
Мирослав выдохнул. Воздух был горьким, как ржавчина, и он чувствовал, как этот привкус оседает на языке, словно пепел. Но он не отвёл взгляда. Потому что в этот момент — впервые за долгое время — он не боялся.
«Если он думает, что это конец, он ошибается, — сказал он себе. — Потому что я ещё дышу. И пока я дышу — я не отдам ему этого».
И с этой мыслью он опустил бумагу, медленно — словно клал её в могилу. Но не свою. И в этой тишине он услышал — не слова, не шорох шагов за дверью. Слышал только стук своего сердца. И это сердце говорило ему: «Это не конец. Это — начало».
И он кивнул Николаю. Тихо, едва заметно. Но в этом кивке — был весь вес будущих дней. Потому что теперь он знал: Карпов бросил вызов. Но вызов принят.
Мирослав стоял, словно врос в землю, а воздух вокруг него густел, как липкая смола, стягивая каждый вдох до боли. Его слова — тяжёлые, медленные — словно выковывались в горле, прежде чем вырваться наружу.
— Завтра мы повторно пересчитаем всё, что приходит на склад, — произнёс он. И голос его звучал не громко, но в этой негромкости была сила. Сила человека, который знает: каждое слово — это шаг по льду, и трещина может пройти под ним в любой момент. — Если опять будут расхождения — докладываем главврачу.
Николай усмехнулся — коротко, почти горько. В этой усмешке был страх, но и странная бравада: как у того, кто понимает, что страх — не повод молчать. Его зубы блеснули в тусклом свете, а глаза смотрели слишком прямо.
— Думаешь, Карпов будет ждать, пока мы его разоблачим? — спросил он, и в его голосе звучала тревога, которую он не пытался скрыть. Потому что знали оба: игра, начавшаяся здесь, велика — и каждый шаг в ней может стать последним.
Мирослав всмотрелся в него. Глубоко, пристально. И в этом взгляде было всё: страх — и решимость, сомнение — и твёрдость.
— Нет, — произнёс он глухо, и каждое слово отзывалось эхом в его собственной груди. — Нет. Поэтому нам нужно двигаться быстрее.
Он чувствовал, как под этими словами дрожит всё внутри — дрожь не тела, дрожь самой сути. Казалось, что стены вокруг дышат — глухо, медленно, будто затаив дыхание. Коридор за их спинами — не просто коридор, а переход между мирами: между видимым и скрытым, между тем, что принято, и тем, что нельзя назвать.