«Что страшнее — то, что они могут сделать со мной? Или то, что я сам уже не знаю, где кончается мой страх, а где начинается их воля?», — спрашивал он себя, и ответа не было. И не нужно было. Потому что он знал одно: пока он видит трещины в чужой уверенности, он жив. Пока он слышит своё собственное сердце — не чужие шаги — он ещё может идти.
Он выдохнул снова, глубже, и в этом выдохе было не только напряжение — было решение. Он посмотрел на Николая, и в этом взгляде было всё, что он мог сказать без слов: «Мы идём дальше». Потому что теперь в этом мире, где каждый шорох мог стать доносом, у него была одна цель: не стать тенью.
И с этой мыслью он сделал шаг — короткий, но твёрдый. И этот шаг звучал громче всего, что они могли сказать друг другу.
Потому что теперь — он уже не просто защищался. Теперь он знал, что может ударить. И это знание было первым светом в густой, липкой тьме, которая всегда ждала.
Глава 96
Раскол в коллективе
На следующее утро Мирослав вошёл в больницу, и первый шаг в коридор был как шаг в чужую жизнь. Воздух, который вчера казался тяжёлым, сегодня был вязким, тягучим — он словно цеплялся к коже, заставляя замедлить дыхание.
В коридорах было непривычно тихо, будто звуки здесь умирали, не успев родиться. Каждый шаг Мирослава отдавался в ушах, гулко, как в пустом зале, где стены слышат всё. Он шёл медленно, внимательно — и каждый взгляд, брошенный в его сторону, был колючим, неловким, как прикосновение чужой руки.
Медбрат, заметив его, быстро опустила глаза и исчезла за дверью. Санитар, привычно встречающий его утром, отвёл взгляд, будто увидел призрак. Даже старый регистратор, всегда приветливый, сегодня молчал, лишь постукивал пальцами по столу — слишком ритмично, слишком навязчиво.
Разговоры за спиной стихали, когда он проходил. Голоса, которые всегда звучали обыденно — жалобы, споры, истории о детях — теперь уходили в тень. В этой тени Мирослав слышал не слова, а подозрение, затаённое и осторожное, как зверь в клетке.
Он остановился у окна, взгляд скользнул по заснеженному двору. Снег лежал ровно, без пятен, без следов — белая пустота. Но за этим белым — что-то другое, и он знал это.
«Что ж, теперь мне дали понять: я для них чужой. Карпов не просто защищается — он работает с людьми, стравливая их против меня».
Он чувствовал это в каждом шорохе, в каждом отведённом взгляде. Больница раскололась — как ледяная корка весной. Одни — готовы были слушать его, другие — уже видели в нём угрозу. И эта угроза была не в словах — в самом его присутствии. В его молчании, которое громче крика.
Мирослав медленно провёл рукой по подоконнику, словно хотел почувствовать холод стекла — реальность, которая хотя бы не врёт. Но стекло было тёплым от дыхания здания. И в этом тепле — чужой пульс, чужие решения, чужие руки, которые всегда на шаг впереди.
Он шёл дальше, чувствуя, как шаги становятся осторожнее. Словно сама его кожа понимала: здесь больше нет нейтральной земли. Здесь каждый взгляд — это выбор, и каждый выбор может стать ударом.
«Их страх — это самое надёжное оружие Карпова. Страх — всегда точнее лжи. Он не оставляет следов, но он убивает быстрее всего».
В кабинете завхоза, двери которого он прошёл, скрипнула ручка. Скрип — еле слышный, но в этом звуке была вся тяжесть предательства. Мирослав не обернулся — не дал себе этого. Потому что знал: сейчас главное — держать голову высоко, даже если внутри всё сжимается в комок.
Он остановился перед дверью своего кабинета. Вздохнул. Открыл. В этом движении — его единственная защита: шаг за шагом, даже если ноги дрожат. Потому что дрожь — не поражение. Поражение — это когда ты перестаёшь идти.
«Я чужой для них. Но чужой — не значит сломленный. Чужой — значит свободный от их страхов».
Он знал: за этим молчанием — не конец. За ним — новый бой. И если в этом бою ему суждено быть одиноким — он примет это. Потому что пока он дышит — он будет идти вперёд.И в этом шаге — его ответ всему, что сегодня пытается его заставить замолчать.
В коридоре пахло карболкой и чем-то ещё — чем-то тёмным, будто запах чужих слов, не произнесённых, но уже родившихся. Мирослав почувствовал это сразу, как только вошёл: воздух гудел невидимыми токами напряжения, будто стены сами готовились стать свидетелями нового суда.