Когда остальные врачи нехотя выходят, в коридоре остаётся лишь глухой, утробный шум. Мирослав видит, как за их спинами закрывается дверь — и будто вместе с этой дверью в комнате исчезает кислород. Ефим Степанович стоит у окна, сутулый силуэт в свете тусклой лампы, и это молчание между ними кажется бездонным.
— Ты отлично держался, — говорит он тихо, глядя на улицу, где машины лениво катятся по бульвару.
В голосе главврача слышится не только одобрение — в нём звучит усталость человека, который слишком давно смотрит в глаза этому городу.
— Но запомни, Миргородский… эти люди не остановятся.
Мирослав кивает. Его лицо спокойное, но внутри всё гудит, как от раскалённого металла. Руки он держит за спиной — и кажется, что именно этим он сдерживает дрожь, не давая ей прорваться наружу.
— Я знаю, — отвечает он глухо. — Но я не собираюсь отступать.
На мгновение в кабинете становится совсем тихо — даже улица за окном кажется замирающей. В этой тишине каждый вдох кажется слишком громким, а каждый взгляд — слишком острым. Мирослав чувствует, как в глубине живота медленно, как ледяной ток, поднимается решимость. И эта решимость пугает его самого — потому что в ней нет сомнений. Только стальной холод.
Ефим Степанович оборачивается — глаза у него тёмные, и кажется, что в этих глазах отражаются не только они двое, но и тени всего этого здания, его коридоров, его слухов.
— Тогда будь готов к тому, — произносит он медленно, — что рано или поздно придётся бить первым.
Эти слова звучат мягко — но в них нет ни тени сочувствия. Это просто констатация. Так говорят приговоры, а не советы. Мирослав вздрагивает — не от страха, а от того, что в этих словах он узнаёт своё собственное отражение.
«Он прав. Если я хочу выжить — мне нужно изменить стратегию».
Эта мысль садится в его голове, как гвоздь, и чем дольше он молчит, тем глубже он чувствует её вес. В коридоре за стеной кто-то кашляет, и этот звук кажется эхом — чужим и ненужным в этой комнате. Мирослав снова встречается взглядом с Ефимом Степановичем — и впервые видит в этом взгляде не только силу, но и усталость. Потому что даже самые сильные устают. Даже те, кто всегда идёт первым.
Он уходит оттуда молча. Каждый шаг отдаётся гулким эхом в ушах — шаги в пустоте, где нет ни друзей, ни врагов, только он сам и эти стены. Воздух кажется ещё тяжелее, чем утром: теперь он дышит как под водой — но в этом вязком воздухе вдруг начинает звучать странное, едва слышное чувство. Не надежда — нет. Но нечто другое. Решимость. Жёсткая, не сгибаемая. И вместе с этим — тихое, ледяное знание: в этой игре больше не будет невинных.
Глава 109
Дим над живыми
Он сидит в углу у регистратуры, словно в кармане здания, который никто больше не замечает. Здесь, в этом крошечном убежище, мир казался на мгновение отрезанным от остального — от коридоров, где шепчут и обвиняют, от кабинетов, где застывают слова под потолочными лампами. Здесь — только он, холодный свет из окна и запах сигареты, который растворяется в воздухе, не оставляя следа.
Мирослав держит в пальцах «Беломор», почти ритуально. Дым обволакивает его лицо, пряча усталость, которая подступает к вискам, как глухая боль. Он вдыхает медленно, глубоко, будто пытается запечатлеть этот горький привкус — единственное, что ещё поддаётся контролю.
«Пусть осуждают. Пусть думают, что это — слабость. Курение — мой способ дышать, когда всё остальное горит».
Внутри — тонкий слой злости. Она не пылает, не яростная — скорее вязкая, медленная, как густой мёд в морозный день. Её не видно снаружи, но она держит его спину прямой, когда слова коллег за спиной превращаются в намёки и полуправду.
Чай на столе — дешёвый, с металлической ноткой, будто бы это не напиток, а расплавленная медная проволока. Он пьёт маленькими глотками, чтобы не выдать дрожь. Потому что даже в этом безобидном углу — всё слишком слышно.
Разговоры коллег сливаются в однообразный фон, но за каждой фразой Мирослав улавливает отголоски другого — того, чего они не решаются сказать вслух. Процедуры. Проверки. Страх, который прячут за словами о погоде и новых приказах. Гул этих голосов — как сердцебиение здания: тяжёлое, угрожающее.
Он видит отражение своего лица в мутном стекле окна — и не узнаёт его. Словно это не он, а кто-то другой, кто давно сдался. Но Мирослав не даёт себе поверить этому отражению. Он знает, что внутри — ещё держится.