Он приоткрыл.
Первым он увидел пальто. Длинное, грубое, без пуговиц — как будто человек шёл не по улице, а сквозь время. Лицо — будто вынули из архива. Брови — прямые. Рот — замкнутый. Не угроза, но нечто близкое. Вечность. Сторож.
Позади — другой. Лёгкий, будто свет от лампы, с очками, запотевшими в воздухе, где пахло кровью и формалином. Тот держал перчатки. Белые. Плотные. Как для операций.
— Мы не задержим. Просто — вы… вы можете нам помочь. Нам нужно понять.
Он хотел закрыть дверь. Но ноги не послушались. Как будто прижились к полу.
«Это они. Те, кого я не помню. Но помнит тело. Кости. Запястья. Шрамы. Всё знает. Я просто — догоняю себя самого».
Пётр не шевелился. Только взгляд — как гвоздь, вбитый в косяк.
Илья шагнул ближе.
— Простите. Вы не обязаны… просто, это важно. Очень. Для нас обоих.
Он молчал. Пальцы слегка дрожали на внутренней стороне дверцы. Горло снова сжалось. Но голос пришёл — как будто из глубины чужого времени.
— Вы… зачем пришли именно ко мне?
— Потому что мы искали. Долго. И потому что — это вы. Даже если вы этого не знаете.
«Знаю. Знаю, но не умею сказать. Как сон, который невозможно рассказать словами — потому что он внутри. Потому что он живой».
Илья чуть опустил взгляд. Перчатки в его руках сжались.
— Я не могу объяснить, откуда я знаю. Но знаю, что вы… не чужой.
Он сделал полшага назад. Не прочь закрыть дверь. Но плечи — сами пошли в сторону. Как будто двигался не он. Как будто что-то старое открывало проход.
Он разом понял: не пустить — невозможно. Не потому что боится. А потому что поздно. Они уже здесь.
Пётр всё ещё стоял у двери, словно замыкал собой проход в иное время, в иной порядок вещей. Он не двигался — и от этого становился будто частью стены. Каменной. Надгробной.
Илья стоял ближе. Он не смотрел по сторонам. Только в Мирослава. В упор. Но мягко. Как будто изучал не черты лица, а то, что за ними.
— Конечно. Проходите.
Мирослав услышал собственный голос, как будто из чужого рта. Он был ровный, даже вежливый, но внутри — трещина. Он чувствовал: это звучало не так. Слишком искусственно. Слишком собранно для омеги, у которого дрожит правая рука.
Он отступил, и перешагнул через себя.
Илья сделал шаг — тихо, сдержанно. Но не до конца. Он словно не хотел навязаться пространству. Пётр остался у двери.
«Если они правда… Если это не обман… Что мне сказать? Простите, что умер не вовремя?»
Он почувствовал, как пальцы цепенеют. Он незаметно сжал правую руку в кулак. Ладонь была мокрая.
— Не будем мешать надолго, — сказал Пётр.
— Нам просто… нужно было посмотреть, — добавил Илья, и в этих словах было что-то такое, чего Мирослав боялся: нежность.
Он прошёл мимо. Медленно. Осторожно. Как будто боялся, что Мирослав исчезнет, если к нему подойти слишком близко.
«Запах… Табак. Точно такой. Липкий. Горький. Он курил его у окна. Или я сам это выдумал?..».
Он провёл рукой по стене — будто искал опору.
— Вы ведь… вы работаете здесь? — спросил Илья.
Мирослав кивнул. И сразу пожалел — это было слишком быстро. Он замедлился, повернулся, показал на табуреты у окна.
— Садитесь. Если хотите.
— Мы хотим.
Илья сел первым. Пётр всё ещё стоял, будто ждал команды. Или боялся, что если сядет, придётся что-то сказать. Или услышать.
Мирослав чувствовал, как натягивается воздух. Как будто в комнате была струна. Тонкая, тугая, и каждый взгляд был смычком.
«Они хотят, чтобы я поверил. Но если я поверю — я больше не смогу себя собрать. Никогда».
— Мы… давно искали, — начал Илья. — Но, наверное, и не искали. Не верили, что можно.
— Имя. Лицо. Манера держать руку. — Пётр говорил как свидетель. Коротко. Без права на апелляцию. — Мы не требуем ничего. Просто хотим… быть рядом.
Мирослав молчал. В голове стучало: быть рядом — это как? зачем? откуда? Он не мог задать ни один из этих вопросов. Они обрушились бы на него все разом.
Он закрыл дверь. Медленно. Почти церемониально.
«Если я поверю — я снова стану не один. Но и не собой».
Он почувствовал: что-то дрожит в воздухе. Может быть — только в нём самом. Может быть — снаружи. Неважно. Он пригласил их. Он уже открыл.
Он сел.