На переднем сиденье рядом с ним сидел Илья. Тонкий, с опущенными плечами, он крепко прижимал к груди что-то, завёрнутое в серое сукно. Свёрток был прямоугольным и плотным. Он не заглядывал внутрь, не перекладывал, не комментировал. Только держал. Как держат урну. Или младенца.
Запах внутри машины был особенный — смесь пыльной обивки, крепкого мужского лосьона, старого табака и, неожиданно, аммиака. Как будто кто-то однажды пролил средство для чистки хирургических инструментов — и оно осталось навсегда, впиталось в пластик и тряпку.
Мирослав дотронулся до стекла пальцем, нарисовал круг. Пар сразу заполнил его, словно не позволял даже временной иллюзии. Он посмотрел на Илью. Тот не смотрел в ответ.
— Вы часто ездили по этим улицам? — тихо спросил Мирослав. Сам не понял — зачем. Просто чтобы звук разорвал тишину, чтобы доказать, что он всё ещё человек, а не привидение в заднем сиденье.
— Мы ездили по ним, когда его искали, — не оборачиваясь, сказал Пётр. — А теперь — чтобы отвезти тебя домой.
Мирослав опустил глаза. Он не знал, что такое «дом» в этом времени. Где он? В стоматологическом кресле, где на него дышат стариками с разваливающимися челюстями? В квартире с радиоприёмником, который ловит только гудение? В теле, которое ему не принадлежит?
«Если это их дом, то почему моё тело не сопротивляется? Почему я не чувствую опасности?».
Он не спросил, что за свёрток у Ильи. Он знал. Или думал, что знал.
— Вы думаете, я… тот? — выдохнул он, стараясь не смотреть ни на одного из них.
— Мы знаем, что ты — ты, — сказал Пётр, резко и твёрдо. — А кто ты был раньше — пусть расскажет время. Или память. Если она вернётся.
— Она не вернётся, — сказал Мирослав почти шёпотом. — Она может и не моя вовсе.
— Тем более, — вмешался Илья, впервые повернув голову. Его голос был мягким, но в глазах стояло что-то угольное. — Если ты чужой, то у нас появился шанс узнать его заново. А если ты не чужой — мы просто не потеряли его.
Мирослав откинулся назад. Машина тронулась снова после поворота. Сквозь лобовое стекло показался дом — высокий, сталинский, с выбитыми краями на фасаде и тяжёлым, угрюмым входом.
«Если я из будущего — почему я хочу туда войти?».
Он не ответил. Только медленно выдохнул, как будто спускал из груди чужой воздух. Машина остановилась. Пётр заглушил мотор. Мирослав первым открыл дверь. И, выходя, почувствовал, как в груди что-то дрогнуло: не страх, нет. Ощущение, будто он вот-вот увидит кого-то, кого сам когда-то рисовал. Только в детстве. Только во сне.
Лестница скрипела под ногами, будто каждый их шаг отзывался в костях самого дома. Третий этаж казался вырезанным из другого времени — не просто по архитектуре, по звуку, по воздуху. Пыль тут не пахла мёртвым — она пахла ожиданием. Как будто всё это — плитка, латунные ручки, заклеенный глазок — жили только ради этого момента.
— Здесь ничего не менялось, — сказал Пётр, поднимаясь первым. Он не оглядывался, говорил вполголоса. — Даже этажёрка.
— Её делал сам, — добавил Илья. Он шёл позади, придерживая свёрток под мышкой. — Из фанеры, ночами. Чтобы он мог ставить на неё машинки. Он любил красные.
Мирослав почувствовал, как между лопатками зашевелилось что-то холодное. Не страх — узнавание. Или его иллюзия. Он не знал, что хуже.
«Почему я это помню? Я же не должен».
Дверь открыли сразу. Ни щеколды, ни вопроса — будто знали, что он должен войти. И он вошёл. Неуверенно, почти боком. Как входят в заброшенный театр, где могут зашевелиться кулисы.
Внутри было тепло, но не от отопления. Воздух в квартире казался плотным, насыщенным дыханием. Мебель — массивная, угловатая, — не скрипела, не жаловалась. Только смотрела.
На подоконнике стояла стеклянная ваза с марлей внутри. Радио на тумбочке было покрыто зелёной тканью, на которой висела табличка: «Не трогать». Чужой почерк. Простой. Уверенный.
— Мы оставили всё, как было, — сказал Пётр, снимая пальто и не глядя на Мирослава. — Тут даже календарь не перевешивали.
— Время тут застыло, — выдохнул Мирослав. — Или ждёт, пока кто-то его дотронется.
Илья молча снял ботинки, прошёл в комнату направо и положил свёрток на стол. Он был осторожен, как будто имел дело с реликвией.