— Спасибо за всё. Уехал. Не навсегда. М.
Он перечитал надпись, выдохнул.
«Николай поймёт. Или не поймёт. Но это уже не главное. Главное — я впервые выбираю сам».
Он аккуратно сложил записку, положил её в центр стола. Сел на край кровати. Несколько секунд — просто сидел, слушая, как в трубах гудит воздух. Потом протянул руку к кулону.
Он держал его с осторожностью, как будто это был живой предмет. Зацепил цепочку за шею. Кожа под металлом вздрогнула — как от прикосновения, как от воспоминания.
— Всё, — сказал он вслух, почти шёпотом.
Он встал. Поднял чемодан, дёрнул молнию, потом застежку. Закрыл крышку. Перевёл взгляд на комнату.
Она больше не казалась чужой. Она была — завершённой. Как страница, которую дочитал.
— Будь.
Повернулся. Щёлкнул замок. Повернул ключ. Вышел.
И дверь за его спиной закрылась беззвучно, будто и она ждала этого момента.
Он шёл по лестнице, чемодан стучал по ступеням, а внутри звенела пустота. Не паника. Не радость. Скорее… пустое эхо ушедшего.
«Я оставил одиночество. Это же была броня. Она хранила. Никто не трогал. Никто не ждал».
Теперь будет иначе. Пётр не забудет. Илья подаст руку. Они будут помнить. Будут замечать. Он уже не тень.
«А я… разве готов быть кем-то, кого ждут?».
Николай откроет дверь только под вечер. Тихо пройдёт до середины комнаты, взглянет на стол.
— Уехал…
Он не поднимет записку. Просто посмотрит. Как на след дождя на подоконнике — и так ясно, откуда он.
Сядет на край кровати Мирослава. Поддержит спиной стену. Пальцы медленно сложатся в замок.
— А я ведь знал. С самого начала знал.
Он не будет искать. Не станет спорить. Слишком тихо всё сказано.
Мирослав выйдет к остановке, дождётся нужного трамвая. Сядет у окна. Чемодан — на коленях. Кулон греется под воротом рубашки.
За окнами улицы, мокрый снег, вывески — всё это не его. Пока не его.
«Я не вернусь. Даже если шаг назад кажется безопасным. Там уже не я. Уже другой. С тем, кто остался».
Он крепче сжимает ручку чемодана.
«Теперь всё шаг за шагом. Не будет карты. Не будет дороги. Только — я и дальше».
Он стоял на бетонной плите перед входом. За спиной — здание общежития, ровное, серое, чужое. Впереди — утро. Мартовское, промозглое, но чистое. Снег ещё не сошёл, но воздух уже не зимний. А в нём — он сам. Мирослав Миргородский. Не временный жилец. Не ошибка.
«Я теперь не внутри. Я теперь между. И я сам решаю, с кем мне быть».
Он вдохнул. Медленно, через нос. Как перед болью. Или — перед началом.
— Не вернусь.
Он произнёс это в воздух. Без свидетелей. Не требуя ответа. Впервые — не испугавшись звука собственного голоса.
Мирослав шёл вдоль дороги, не торопясь. Чемодан в руке, тусклое железо ручки врезается в пальцы. Пальцы дрожат — но не от страха.
«Я не знаю, пустят ли. Я не знаю, нужен ли. Но я иду не как проситель. Я иду, потому что не могу иначе».
Он вспомнил, как Илья держал чашку обеими ладонями, как будто та — живая. Как Пётр поставил стул ближе к нему, не комментируя, не объясняя.
«Может, это и было приглашение. Молчае всех слов».
Он сжал зубы, остановился у поворота, ещё раз взглянул на табличку: улица Лесная, №12. Дом с заклеенными окнами. Дом, где вчера был чай. И голос. И имя.
— Если и ошибаюсь — то пусть. Я имею право на эту ошибку.
Он поднялся по ступеням. Сердце било в горле.
Мирослав постучал. Один раз. Второй. Третий — тише.
Илья открыл почти сразу. На нём — вязаная кофта, глаза сонные.
— Вернулся?
Мирослав кивнул.
— Не совсем. Но… мне стало ясно, куда хочется идти, когда некуда.
Илья шагнул в сторону, освобождая проход.
— Тогда заходи. У нас сегодня овсянка. Без соли, но зато чай горячий.
Мирослав усмехнулся уголком губ.
— Уже звучит как дом. Даже слишком.
Он вошёл. Чемодан остался в коридоре. Словно хвост, сброшенный вильнувшим телом.
Мирослав прошёл в комнату. Всё было тем же — плед на диване, белая эмалированная кружка, пыль на подоконнике, запах прошлых дней. Но всё уже не казалось чужим.
Пётр вышел из кухни, вытирая руки о полотенце.