Мирослав сделал неуверенный шаг вперёд, и его ноги, словно натянутые струны, дрогнули под собственным весом. Он чувствовал, как его тело охватывает нервное напряжение, как мышцы становятся ватными.
— Что… Что это за место?.. — едва слышно сорвалось с его губ.
Голос показался ему чужим, будто принадлежал не ему, а кому-то другому, кому-то, кто говорил изнутри его разума.
Он знал ответ. Понимал, что это Москва. Но не его.
Где-то глубоко внутри заворочался первобытный ужас. Ужас от осознания, что то, что произошло, уже не изменить. Что реальность, в которой он существовал, исчезла так же, как исчезают сны при пробуждении.
«Это не Москва… Это не может быть Москва…».
И воздух, и свет, и даже сама земля под ногами — всё подтверждало одно: его Москва, его дом, его эпоха остались позади.
Мирослав Миргородский стоял посреди незнакомого города, всё ещё не веря в реальность происходящего. Его руки дрожали, дыхание сбивалось, а сердце стучало в груди с болезненной настойчивостью, требуя понять, осознать, найти хоть какое-то объяснение этому безумию. Москва? Да, но не та. Не его. Слишком чужая, слишком далёкая, слишком… живая в своей неподдельной историчности.
Прохожие двигались мимо него, кто-то оглядывался, кто-то с любопытством замедлял шаг, но большая часть людей просто продолжала идти, увлечённая своими делами. Мирослав чувствовал себя не просто чужим, а вырванным из реальности, выдранным из привычного мира и брошенным в пространство, где его не должно было быть.
Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в лица людей, отчаянно пытаясь найти хоть что-то знакомое, хоть одно подтверждение тому, что это — кошмарный сон, глупая иллюзия, плод его уставшего разума. Но реальность не спешила его утешать.
Недалеко от него, чуть в стороне, стоял пожилой омега, неспешно листавший газету. Его одежда — простое серое пальто, кепка, потёртый шарф, аккуратно завязанный вокруг шеи — казалась до боли аутентичной, словно сошедшей с фотографии тридцатых годов. Мирослав не знал, что двигало им в тот момент — паника, надежда, отчаяние или всё сразу, — но он решился.
— Простите… скажите, пожалуйста, какое сегодня число? — его голос дрогнул, словно чужой.
Мужчина медленно поднял на него взгляд из-под очков с тонкой проволочной оправой. Бровь его приподнялась с лёгким недоумением.
— Сегодня? Двадцать третье мая, — ответил он, чуть отстраняясь, будто не доверяя незнакомцу. — Ты что, парень, головой ударился?
Мирослав сглотнул. В груди с новой силой заклубилась тревога, потянула вязкой паутиной мысли, путаясь, мешая собрать их воедино.
— Нет… просто… год… пожалуйста, скажите… — его голос ослабел, стал тонким, беспомощным.
Теперь мужчина смотрел на него иначе — уже не просто с любопытством, а с плохо скрываемой настороженностью.
— Ты что, из больницы сбежал? — проговорил он, будто не хотел пугать, но в голосе скользнуло откровенное сомнение. — Ты странный какой-то. Сегодня двадцать третье мая тысяча девятьсот тридцать пятого года.
Мирослав почувствовал, как что-то внутри него провалилось в пустоту.
Его ноги ослабли, на мгновение он даже подумал, что земля под ним перестала существовать, превратилась в зыбкую, ненадёжную поверхность, которая может рухнуть в любой момент.
1935.
Чёрные цифры запульсировали в его сознании, растягиваясь, скручиваясь, выжигая каждую клетку разума болезненной, но неотвратимой истиной.
Он сделал несколько шагов назад, подальше от этого мужчины, от всех, кто продолжал жить своей обычной, правильной, настоящей жизнью, подальше от этого города, который вдруг стал не просто декорацией, а его новой реальностью.
Прислонившись к стене здания, Мирослав тяжело выдохнул, чувствуя, как мир вокруг накатывает на него волнами, заставляя осознать, принять неизбежное.
«1935… Это невозможно. Как я здесь оказался? Этого просто не может быть…».
Но улицы дышали, воздух был пропитан табачным дымом, отдалёнными криками уличных торговцев, стуком сапог о каменную мостовую. Всё вокруг жило, двигалось, существовало.
И он был частью этого.
Толпа оживлённо шепталась, но сам Мирослав Миргородский слышал только оглушительный шум в своей голове — этот звук был громче сотни голосов, чем-то схожий с приливной волной, которая медленно поднималась, накрывая его с головой. Он чувствовал, как его тело становится ватным, как ноги теряют устойчивость, но сознание отказывалось поддаться панике, цепляясь за холодную, неоспоримую реальность происходящего. Это было не сном. Это было правдой.
Реальностью, в которой двое альф уже приближались к нему быстрым, уверенным шагом. Мирослав не успел осознать, что именно в его виде могло их насторожить, пока не увидел, как один из них окинул его взглядом с головы до ног, остановившись на его одежде. Её современный крой и материал были слишком чужды для этого времени, слишком… неправильны.
— Гражданин, документы предъявите! — резко, почти приказным тоном произнёс один из альф, молодой, с резкими чертами лица и цепким взглядом, который не оставлял шанса на уклончивый ответ. — Что вы тут делаете в такой странной одежде?
Мирослав попытался сглотнуть, но горло пересохло, будто он выпил песка. Внезапно стало невыносимо жарко, кожа покалывала от внезапного прилива адреналина. Его взгляд метнулся в сторону — людей становилось больше. Они смотрели с осторожностью, с непониманием, с недоумением. Он был чужим. А в их мире чужаков не любили.
— Я… — голос дрогнул, но он сделал над собой усилие. — Я не знаю. Я не отсюда.
Ответ прозвучал плохо, слишком странно, слишком загадочно. Альфа нахмурился, его губы сжались в тонкую линию.
— Вы пьяны или болеете? — в голосе не было заботы, только холодный, подозрительный интерес. — Документы покажите.
Мирослав замер. Документы? Конечно. Он машинально потянулся к карману, чувствуя, как холодные пальцы нащупали паспорт — свой, настоящий, единственное доказательство его существования. Разум подсказывал, что показывать его не стоит, что это вызовет ещё больше вопросов, но другой вариант — отказ — казался ещё хуже.
Он медленно вытащил паспорт и протянул альфе. Тот взял его без колебаний, раскрыл и тут же нахмурился сильнее. Долгую секунду он просто разглядывал бумагу, затем медленно поднял на Мирослава взгляд.
— Что это за бумага? — голос его прозвучал жёстко, почти раздражённо. — «Мирослав Миргородский, 2000 год»? Ты что, шутишь, что ли?
Вторая фигура, до этого стоявшая чуть позади, теперь шагнула вперёд, заглядывая через плечо напарника. В его взгляде мелькнуло откровенное недоумение.
— Показывай сюда, — коротко бросил он.
Первый альфа молча передал паспорт. Теперь оба мужчины изучали его, не скрывая растущего беспокойства. Их реакция была предсказуемой, но от этого она не становилась менее пугающей.
— Нет! — поспешно воскликнул Мирослав, чувствуя, что паника начала захватывать его окончательно. — Это правда… Я не понимаю, как это произошло…
Голос его дрожал, слова выходили сбивчивыми, но он надеялся, что хоть кто-то поверит. Хотя бы один человек. Хоть кто-то!
— Может, он шпион какой-то? — медленно произнёс первый альфа, не сводя с Мирослава пристального взгляда. В его голосе прозвучала опасная нотка, от которой у Мирослава перехватило дыхание. — Документы странные, поддельные наверняка… Нужно милицию вызвать!
— Нет! — Мирослав резко шагнул вперёд, чувствуя, как по спине пробежал холодный пот. Он никогда не ощущал себя таким уязвимым. Он знал, что его слова звучат как бред, но больше всего на свете не хотел оказаться в руках милиции, особенно в 1935 году. — Я не шпион, я врач! Просто дайте мне объяснить…