На стене также было семейное фото. Его отец-альфа и папа-омега — оба полны гордости, а он, мальчишка, смущённо улыбается на фоне их сильных и защищающих взглядов. Это фото было символом того, как ему повезло — иметь семью, которая поддерживала его во всех начинаниях. Отец всегда был строг и требовательный, но в то же время любил его, с тем внутренним уважением, которое было присуще настоящему альфе. А папа-омега, мягкий и внимательный, всегда вёл его за собой, показывая, как можно быть сильным не только в теле, но и в сердце.
В углу комнаты висел белый халат — символ всего, что он строил за последние несколько лет. Он подошёл к нему, снова почувствовав странное ощущение важности. На бирке — его имя: Миргородский М.. Этот халат был частью его будущего. Он тихо взял его в руки, провёл пальцами по ткани, представляя, как будет носить его каждый день. Это не было просто рабочей одеждой, это был символ его новой жизни. Быть стоматологом, носить этот халат, значит быть частью мира, в который он так долго стремился. Это был символ не только его профессии, но и его независимости, его успеха, его того, к чему он стремился так долго. Но было в этом халате и что-то тревожное. Как если бы он не только одевал новую роль, но и ставил на себе ярлык — теперь всё будет по-другому.
Телефон неожиданно раздался. Мягкий, чуть приглушённый звон, заставивший Мирослава остановиться, замереть на секунду. Это был тот звонок, который неизменно приносил с собой ощущение уюта и дома, как будто бы мир снаружи на мгновение замедлялся, давая возможность вернуть себе тепло родных, забытое в суете города, в шуме и жёлтых огнях ночных улиц. Он уже успел подойти к шкафу и взять с полки свою любимую рубашку, приготовив всё для нового дня. Когда экран телефона замигал, он ещё не успел как следует отдохнуть от утренней неги — но этот звонок всегда был для него важным, привычным, как утренний свет.
На экране высветилось «Папа». Без раздумий, почти автоматически, Мирослав поймал телефон и быстро нажал кнопку «Ответить». Голос ещё не проснулся, но этот звонок был неотъемлемой частью его утра — и он не спешил его откладывать, даже не успев очистить горло. Словно сам день, наполняясь светом, уже начинал вливать в него свою энергию, свои бесконечные возможности и простые, жизненно важные радости.
— Доброе утро, пап! — радостно произнёс он, сразу ощущая, как тепло наполняет грудь от этой звуки.
Папа. Вот кто был частью его мира, частью дома.
Мирослав сразу почувствовал лёгкую волну умиротворения, которая растекалась по его груди. Он знал: этот звонок всегда будет тем местом, где он сможет найти свой дом в любой ситуации. Слова отца были всегда полны тепла и твердости, такого своего рода основы, на которой Мирослав всегда стоял, как бы сильно его жизнь не менялась.
— Доброе утро, Мирослав, — мягкий голос папы раздался в трубке.
Он слегка хрипловатый, будто с ночи не мог по-настоящему проснуться, но в нём не было усталости, только тёплая забота. Это был тот голос, который мирил его со всем миром, давая уверенность и спокойствие.
— Ты как, выспался после вчерашнего? — вопрос, полный мягкости и любви, который был уже настолько знаком, что Мирослав даже не успел задуматься о нём.
Он потёр глаза, всё ещё ощущая остаточную сонливость, но тут же засмеялся, усмехнувшись самому себе.
— Ну, пап, ты же знаешь меня — выспаться для меня не проблема.
Его голос был лёгким, полным веселья и уверенности, но в глубине — как всегда, неуловимая печаль. Он понимал, что вчерашняя радость, это счастье, что переполнило его в вечерние часы, оставив светлые воспоминания, оставит тень в виде маленькой неопределённости, пока он не найдет свой путь.
— Ты был такой счастливый вчера, — продолжил его пара, и в голосе прозвучала лёгкая улыбка, как если бы он мог видеть, как его сын шагал по жизни с гордостью. — Отец всю ночь рассказывал соседям, что его сын — дипломированный стоматолог.
Мирослав корчит улыбку. Он с удовольствием представил эту картину, как его отец, всегда строгий, всегда уверенный в своём положении, казавшийся окружающим неприступным, на самом деле был тем, кто с гордостью делился этим моментом с каждым. Его отец-альфа, с высоко поднятой головой и с оттенком властности, всё это время посвящал другому — своей любви и гордости за сына. Мирослав не мог не оценить это, несмотря на все стеснения, возникающие в такие моменты.
Гордость отца. Простой, не скрытый взгляд, полон уважения и доверия. Это было нечто неосязаемое, но невероятно мощное. И даже если бы он не говорил ничего лишнего, Мирослав уже знал: этот момент никогда не исчезнет из его памяти, не исчезнет из его сердца.
— Вот ведь, пап... — Мирослав засмеялся, слегка наклонив голову, и продолжил: — Теперь на улице ко мне будут обращаться «доктор Миргородский»?
— Не удивлюсь, — ответил папа с лёгким смехом в голосе, но затем его тон стал немного мягче. Он говорили чуть дольше, как если бы хотел вложить в эти слова нечто большее, чем просто обычное приветствие. — Мы с отцом очень тобой гордимся, Мирослав.
В эти слова было вложено нечто важное — невидимая сила, которая стала для Мирослава якорем в этой жизни. У них была своя иерархия — у него был отец-альфа и папа-омега, и в этой крепкой основе было всё, что ему нужно было для уверенности. И даже если был тяжёлый день, даже если Мирослав снова был перед новым шагом, что-то глубоко внутри напоминало ему о том, что его любят, что его поддерживают.
На мгновение в разговоре повисла пауза, наполненная чем-то важным — тем, что не всегда можно передать словами. В эти моменты, когда слова становятся тяжелыми, они начинают казаться пережитыми долгими годами. Всё казалось на месте, но Мирослав почувствовал, что это не просто слова поддержки, это было нечто большее.
Папа неожиданно добавил, тихо, с некоторой настороженностью в голосе:
— Береги себя сегодня, хорошо?
Мирослав почувствовал, как по его позвоночнику пробежала лёгкая дрожь. Неизвестно почему, но эти слова его заставили задуматься. Тревога, неясная, но мощная, пронизывала его. Мирослав не мог объяснить этого ощущения. Почему именно сейчас? Почему он почувствовал это странное предчувствие? Он не знал, как точно объяснить. Это казалось необходимым, но в то же время было сложным, неестественным, как если бы его сердце знало что-то большее, чем он сам.
Он моргнул и почувствовал, как волна беспокойства почти растворила все радостные эмоции, но, несмотря на это, он снова отмахнулся от своих мыслей и ответил привычно.
— Всегда берегу, пап. Вечером увидимся!
Слова прозвучали, как всегда, уверенно, но этот момент, эта пауза в разговоре, оставила лёгкую тень, которую Мирослав не смог выбросить из головы.
Мирослав отложил телефон и, всё ещё ощущая лёгкое тепло от разговора с папой, направился на кухню. Ещё не отошедший от разговора, он машинально включил музыку — тихую, спокойную, почти неуловимую, как фон, так и подобает утреннему моменту. Это была привычная мелодия, которая всегда заполняла пространство накануне, плавно входя в его день, не нарушая ритм. Он не задумывался об этом, ведь так было всегда: включишь музыку, сделаешь кофе, и день как будто бы становится предсказуемым и защищённым от случайностей. Его пальцы точно знали, куда нажать на пульте, и, пока он шёл к кофеварке, было ощущение, что весь мир затихает на миг, чтобы дать место только этим простым радостям. Смущённо улыбаясь сам себе, он задумался, как привычен этот момент. И как он обожал его, как он наполнял его жизнь стабильностью и смыслом.