Сделав глубокий вдох, он шагнул к столу с инструментами. Тихонов передал ему пинцет и шприц с новокаином.
— Анестезия, — сказал он. — Вводите.
Мирослав ощутил дрожь в пальцах, но усилием воли заставил себя быть уверенным. Аккуратно взяв шприц, он определил нужную точку — проекция верхнего шестого моляра, затем осторожно ввёл иглу. Пациент вздрогнул, сжал зубы, но не закричал.
— Теперь ждём, — сказал Мирослав, кладя шприц на лоток. — Несколько минут, чтобы анестезия подействовала.
Тихонов скрестил руки на груди.
— Видел я врачей, которые даже иглу держат неправильно, — задумчиво произнёс он. — Вы не из их числа.
Мирослав выдохнул, позволив себе лёгкую усмешку.
— Рад это слышать.
Пока они ждали, Тихонов продолжал внимательно наблюдать за ним.
— Вы сказали, что у вас применяются другие методы. Что бы вы сделали в этом случае?
Мирослав на секунду задумался. Говорить, что в его мире такую ситуацию удалось бы спасти без удаления зуба — было бы слишком.
— Во-первых, лучшее обезболивание, — сказал он. — Более сильные анестетики, более точечный подход. Во-вторых, лучшая диагностика. Мы можем увидеть корни зуба на рентгене и точно знать, какие участки поражены.
Тихонов кивнул.
— А если без этих ваших… рентгенов?
— Тогда я бы попробовал спасать зуб через лечение корневых каналов, — ответил Мирослав. — Если, конечно, не поздно.
Тихонов задумчиво посмотрел на пациента, затем снова на Мирослава.
— Поздно, — тихо сказал он. — Но ваш подход правильный.
Прошло ещё несколько минут. Пациент начал чувствовать онемение, его дыхание стало ровнее.
— Теперь можно, — сказал Тихонов. — Покажите нам, как работают ваши руки.
Мирослав глубоко вдохнул, взял щипцы, стараясь не выдать волнения. Он знал, что сейчас от него ждут только одного — мастерства. Проверяют не просто знания, а способность применить их в бою, на передовой советской медицины.
Он шагнул вперёд и начал процедуру.
Мирослав сжал в руках щипцы, стараясь успокоить дыхание. Всё его тело напряглось, но он заставил себя действовать ровно, хладнокровно. В операционной стояла полная тишина — только приглушённое гудение за окном, отголоски трамваев, да редкие голоса альф и омег, спешащих на работу. Здесь, в этой стерильной белой комнате, всё сужалось до одной единственной точки — воспалённого зуба, который предстояло удалить безошибочно.
Он аккуратно зафиксировал инструмент, нащупывая оптимальный угол. Пациент-омега напрягся, вцепился в подлокотники кресла, его ноздри расширились, хотя он ничего не говорил. Тихонов наблюдал за каждым движением Мирослава, скрестив руки на груди, взгляд у него был спокойный, но оценивающий. Главврач Громов тоже стоял неподалёку, но не вмешивался.
— Расслабьтесь, товарищ, — спокойно сказал Мирослав пациенту. — Всё будет быстро.
Омега медленно кивнул, хотя расслабиться явно не мог.
С лёгким усилием Мирослав начал раскачивать зуб, чувствуя, как металл щипцов плотно охватывает повреждённую коронку. В обычных условиях он бы использовал современные инструменты, но сейчас приходилось работать так, как работали советские врачи 30-х годов. Важно было не сделать резких движений, чтобы не сломать корень, чтобы избежать лишних травм.
Операционная вдруг стала для него чем-то большим, чем просто комната. В этом моменте слились эпохи. Он, омега из будущего, работал здесь, в 1935 году, среди альф и омег, которые жили по совершенно другим стандартам. Это был экзамен не только на его знания, но и на способность адаптироваться, выживать в условиях, к которым он никогда не готовился.
Щипцы сдвинулись на миллиметр. Мирослав почувствовал, как зуб начал поддаваться, как корни медленно отрываются от десны. Всё прошло ровно, точно. Последний поворот — и зуб вышел. Острая волна крови наполнила рот пациента, но это было ожидаемо.
— Всё, — коротко сказал Мирослав, убирая инструмент. — Нужно прикусить тампон.
Медбрат-омега тут же подал стерильную марлю. Пациент, всё ещё напряжённый, сделал, как сказано, дыша тяжело, но уже с облегчением.
— Быстро, — хмыкнул Тихонов, подойдя ближе. — Чисто. Не все молодые справляются с таким аккуратным удалением. Чаще ломают корень.
Мирослав промолчал, но внутренне ощутил, как его сердце отпускает страх. Он справился.
— Что скажете, Громов? — спросил Тихонов, глядя на главврача.
Тот задумчиво смотрел на Мирослава, словно видел его в первый раз.
Главврач задержал взгляд на Мирославе, словно обдумывая что-то важное, а затем, неожиданно для самого себя, позволил уголкам губ дрогнуть в лёгкой улыбке. Это была не та холодная, профессиональная полуулыбка, что обычно встречалась в официальных разговорах, а нечто более живое — признание таланта, уважение к труду, осознание того, что перед ним действительно стоял человек, способный принести пользу.
— Что ж, молодой человек, — наконец произнёс он, откинувшись в кресле, — кажется, товарищ Сталин не зря заинтересовался вами. Нам такие специалисты очень нужны. Надеюсь, вы понимаете, какая ответственность на вас теперь лежит?
Мирослав почувствовал, как с плеч будто бы спадает тяжёлый груз. Его сердце всё ещё билось учащённо, но теперь уже не от страха, а от осознания того, что он сделал первый шаг. Первый настоящий шаг в этом новом мире, где каждое его слово и движение могли стоить жизни. Он глубоко вдохнул, затем уверенно кивнул:
— Да, я понимаю. Я сделаю всё возможное, чтобы оправдать доверие.
Главврач медленно встал, обошёл стол и, протянув руку, с силой пожал ладонь Мирослава. Это было молчаливое, но твёрдое рукопожатие. Альфа смотрел прямо в глаза, будто проверяя, нет ли в них сомнения.
— Тогда приступайте. Работы много, — сказал он спокойно. — Ваше место в этом кабинете. Пациентов здесь не меньше, чем строек в Москве.
Мирослав слабо улыбнулся, но в этой улыбке было всё — облегчение, волнение, внутренний вызов самому себе. Он кивнул, отпуская руку главврача, и медленно обвёл взглядом кабинет. Большой письменный стол, стеллажи с медицинскими журналами и книгами, аккуратно разложенные инструменты. Всё выглядело не таким уж чужим, даже несмотря на явное отличие эпохи.
Подойдя к окну, он посмотрел на улицу.
Москва жила своей жизнью. Из окон домов выглядывали омеги, провожая взглядом альф, спешащих на работу. Кто-то держал в руках газету, кто-то нес сумку с хлебом. Вдалеке шумел завод, выбрасывая в небо лёгкую дымку. Рабочие неторопливо шли к проходной, перекрикивая друг друга. У подъездов старики-омеги оживлённо обсуждали последние новости, в воздухе стоял запах свежей краски, которой утром обновили лозунги на стенах.
«Пятилетка — в четыре года!».
«Труд закаляет, безделье разлагает!».
Где-то за углом раздался звонкий голос мальчишки-газетчика:
— Свежие известия! Читайте последние новости!
Мирослав вздохнул.
Он всё ещё был здесь.
В этом времени.
В этом городе, полном надежд, грандиозных планов, страха и веры в светлое будущее.
И он должен был выжить.
Он должен был найти способ вернуться.
Но прежде — он должен был научиться быть частью этого мира.
Он ещё раз окинул взглядом улицы Москвы, наполненные утренним светом, шумом, движением, жизнью.