Ма, спящую рядом с Великим Ханом, разбудил какой-то приглушенный звук. Кажется, это за окном… Дождь? Нет, не дождь: какой-то неровный шум, то нарастающий, то слабеющий, словно прибой. Затем этот звук перекрыли голоса. Придворные стражники.
Ма встала, с неудовольствием пережидая дурноту, которая теперь была спутником ее пробуждений, выскользнула из кокона задернутых занавесок балдахина. Круглое оконце над письменным столом Великого Хана не отворялось полностью. Когда она его приоткрыла, в комнату колючей волной хлынул холодный ночной воздух. И вместе с ним шум, мягкий и теплый, как мех.
В первый момент она видела только блеск и движение. Ночное небо поглотил белый вихрь, который кружился и мерцал… Она не могла отвести взгляд, пока не качнулся твердый пол под ее ногами. Ма пошатнулась, но устояла на ногах, ее чуть не вырвало. Мотыльки, ошарашенно подумала она. Какие-то у них странные крылья и размеры, но что же еще это может быть, как не десятки тысяч мотыльков, летящих на свет и на верную гибель?
Запели луки. Ма вспомнила о стражниках. Они стреляли с крыш, их силуэты черным вырисовывались на фоне кружащейся стаи. И начался белый дождь.
Не мотыльки — птицы! Птицы, которые некогда сверкали, словно полированный нефрит, чистили перышки и распускали их веером, теперь устилали двор окровавленным трепещущим ковром. Голуби Мадам Чжан.
Не всегда за странными событиями стоит чья-то воля. Птицы могли вырваться из клеток по чистой случайности. Но Ма с упавшим сердцем подумала, что стиль ей знаком. Она столько раз это видела: то, что кажется безобидной случайностью, на самом деле несет на себе невидимую отметину смекалки Чжу и ее настойчивого желания.
Что понадобилось Чжу сообщить так срочно, если пришлось будить Ма прямо на любовном ложе?
Видимо, возникла угроза их плану, причем так внезапно, что другого способа связи не нашлось.
Внутри нарастало ужасное предчувствие. Словно кусок льда выталкивал ее из холодной воды. Она медленно подумала: некий инженер по имени Цзяо Ю.
Цзяо Ю, который уже выдал Великому Хану секрет Чжу Юаньчжана. Единственный человек во дворце, знавший Чжу в лицо.
Стоя обнаженной у окна, вся покрытая гусиной кожей от холода и страха, Ма вскинула руку и коснулась своих волос. Под пальцами блеснуло золото заколки.
Кажется, Ма уже целую вечность сидела спиной к двери ханской опочивальни. Ждала. Она и под страхом смерти не смогла бы разобрать ни слова в лежавшей перед ней раскрытой книге. Ма набросила покрывало прямо на голое тело и теперь никак не могла унять стучащие от холода и тревоги зубы. Великий Хан спал за задернутыми занавесками, но она понятия не имела, в какой момент он проснется. Сердце билось на разрыв. А правильно ли она вообще разгадала послание Чжу? Ма страшилась ошибиться и еще больше боялась оказаться правой. Мгновения стучали в висках как молитва: пожалуйста, пусть он не придет.
Дверь позади нее отворилась. Кто-то вошел.
Пока она не обернулась — это может быть кто угодно. Какой-нибудь другой придворный, явившийся по другому делу, за которое Ма не в ответе…
Цзяо Ю произнес:
— Наложница! У меня новости для Великого Хана.
Ма никогда раньше не слышала, чтобы Цзяо говорил по-монгольски. Звучало так, словно инженер выучился по книжкам. Но тон был прежний: холодный, пренебрежительный. Она так его и видела: обрамленный редкой бороденкой рот, выражающий превосходство, яркий блеск в глазах, как у хорька.
Ма через силу ответила, и голос ее прозвучал неестественно:
— Досточтимый министр, Великий Хан спит.
Это было безнадежно, но она мысленно умоляла его: пожалуйста, Цзяо Ю, не надо, уходите.
Недоверие Цзяо почти физически давило на нее:
— Наложница, вы, кажется, меня не поняли. Явился бы я в покои Великого Хана, не будь дело неотложным? Разбудите его.
Он пробормотал себе под нос, на сей раз по-ханьски:
— Что эта женщина о себе возомнила?
Ма кое-как встала, всем телом дрожа от отвращения. Хотелось выскочить из собственной шкуры, перестать быть собой, чувствовать. Ей не под силу выносить этот чудовищный ужас. Даже минуту, не говоря уж о вечности.
И хуже вины был стыд осознания: себя ей было жальче не меньше, чем Цзяо. Она сама сделала выбор. Понимала, что, убив ради Чжу, потеряет часть себя. Она знала и разве имеет теперь право жалеть себя?
Но как же невообразимо больно.
Ма с трудом обернулась, открыв Цзяо свое лицо. Сказала сквозь слезы:
— Лучше бы вы ей поверили, Цзяо Ю.
Инженер всегда соображал быстрее прочих. Он не стал тратить последние мгновения на панику, не попытался сбежать, а открыл рот, чтобы заорать и разбудить Великого Хана. Но золотая проволока — проволока, которая некогда была фениксом на заколке для волос — уже обвилась вокруг его горла. Он смог издать лишь слабый хрип. Горничная Ма изо всех сил затягивала проволоку, из укромных углов выскочили прочие служанки и вцепились в одежду министра.