Хотя уже рассвело и евнухи должны были вскоре унести Госпожу Шинь и подготовить его к назначенным на сегодня встречам, он позволил себе еще немного поваляться за задернутыми занавесями балдахина. Это был мир внутри мира, замкнутый, как капля воды в изгибе листка. Рядом, лицом к нему, белым полумесяцем изогнулась Госпожа Шинь. Голову она склонила на крепкое плечо. Девушка выглядела необычно хмурой. Баосян буквально чувствовал ее тревогу.
— Тебе снова досаждает Императрица?
Она перекатилась на другой бок, лицом к нему. Вид у нее был на удивление озабоченный. Хан нахмурился.
— Значит, я прав.
Он был зол на самого себя. Госпожа Шинь обычно так невозмутима, что трудно поверить в ее страх перед его гневом.
— Ты из-за той заколки переживаешь? Да, Императрица и впрямь просила меня наказать тебя за такое пренебрежение моими дарами. Она сказала, Великий Хан не должен терпеть подобные оскорбления от какой-то наложницы. Очевидно, ничего серьезней этого моей репутации не угрожает.
Ма только закаменела в ответ, и он сказал с полушутливым нетерпением:
— Да будет тебе. Ты же не могла подумать, что я прикажу забить тебя до смерти из-за пустячка. Мою репутацию невозможно испортить еще больше. Мне все равно, носишь ты заколку или нет. Так я Императрице и сказал. Не скажу, что она была рада это услышать.
Баосян сгреб Ма в объятия и подумал: а ведь, наверное, она правда испугалась, что он забьет ее до смерти — вид у наложницы был абсолютно больной.
Он попытался ее утешить:
— Если Императрица никак не оставит тебя в покое, поехали в Летний Дворец вместе, а она пусть остается в Ханбалыке. Вряд ли она за это время пересмотрит свое поведение, но у нас хотя бы будет несколько безмятежных месяцев.
— Ты хочешь уехать из Ханбалыка? — Это было неожиданно. — А как же Чжу Юаньчжан? Ты уверен, что разобьешь его, как только он подойдет к городу?
— Разобью? Звучит так, словно я собираюсь с ним сражаться. — Сама эта идея наполнила его презрением. — Наименее эффективный путь к победе в войне лежит через битву. Я с превеликой радостью обменяю так называемую воинскую славу на решение, которое позволит сокрушить врага, даже не вступая с ним в бой.
Между занавесками балдахина разгоралась полоска света, его же предчувствия насчет событий наступающего дня становились все чернее.
— Наилучший способ уничтожить армию — отрубить ей голову. Даже самое вышколенное войско не сможет сражаться без предводителя, который говорит воинам, за что нужно драться. Вспомни, что произошло с армией Чжанов, когда погиб их генерал! С Чжу Юаньчжаном будет то же. Вот почему позапрошлой ночью я отправил небольшой отряд — тайком проникнуть на их позиции и захватить его прямо в шатре. Не далее как вчера мне донесли, что задача выполнена. Сегодня после обеда его привезут в столицу. Едва армия узнает, что за теплый прием был оказал их вождю, гарантирую, солдаты в тот же миг побросают оружие.
— Ты схватил Чжу Юаньчжана? — уточнила Госпожа Шинь со странной интонацией. В комнате было прохладно, но их сплетенные тела вдруг увлажнились, словно ее вот-вот бросит в пот. С другой стороны, в определенные дни месяца женщин кидает в жар.
Он стянул с нее одеяло, чтобы охладиться, и вдруг вспомнил:
— А помнишь тот слух — что Чжу Юаньчжан переодетая женщина? Это оказалось враньем. Мои бойцы сообщили, что у него все мужские части тела на месте — ну, кроме руки. Хотя они сказали… загадка, что он не умер от этой раны, потому что та до сих пор толком и не зажила. Когда его брали, рука кровоточила. — Хан недоуменно покачал головой. — Понятия не имею, откуда Министр общественных работ взял такую нелепицу. Вчера я пытался его вызвать, пусть объяснится. Но евнухи Министра не нашли. Предположили, что он сбежал из города.
— Неужели необходимо казнить Чжу Юаньчжана? — Госпожа Шинь спросила это таким охрипшим голосом, что он встревожился — может, она заболела, потому ее и в пот кидает? — Если он в твоей власти, разве не в твоих целях заставить его публично сдаться?
Он представил себе странную картину: Хан мог казнить Чжу Юаньчжана, но не стал. Это немыслимо.
— Я не способен на милосердие, Госпожа Шинь. Ты же знаешь.
У самых занавесок в высокой бело-голубой вазе стояла охапка сливовых веток с густой листвой. Острые листья цветом вторили его торжественной мантии.
— А почему не способен? — Ее неожиданно упрямый голос со странной хрипотцой удивил его. — Почему ты не можешь по собственной воле измениться и найти в себе милосердие? Не знаю, что за люди в прошлом сделали тебя таким жестоким. Должно быть, ты очень ими дорожил, хоть они и причиняли тебе боль. Но их больше нет. Ты Великий Хан. Кто в целом мире в силах помешать тебе стать таким, каким пожелаешь?