Тогда, на постоялом дворе, Чжу изложил свой план как нечто само собой разумеющееся.
— Чтобы проникнуть в туннели через подводные ходы, нам нужны две вещи, — когда Чжу подался вперед над своей миской, все, кроме Оюана, бессознательно сделали то же. — Во-первых, если мы пойдем ночью, вода будет как чернила. Нам нужно увидеть, где именно под водой открывается вход в туннели. К счастью — и я уверен, что такая возможность ни разу даже в голову не приходила нашим юаньским беднягам, — я могу зажечь свет, который не погаснет под водой. Во-вторых, нам нужен кто-то, кто умеет плавать.
Тут он посмотрел на Оюана. Взгляд генерала имел устрашающую власть над его собственными людьми, но на Чжу либо вообще не действовал, либо маска мешала: тот продолжал как ни в чем ни бывало:
— Чтобы переправить армию через глубокую реку, мне бы понадобились баржи. А тебе — нет, верно? Вот когда ты столкнулся к «Красными повязками» на реке… Вместо того чтобы приказать воинам по мосту выйти к нашим позициям, ты их отправил вниз по течению, чтобы они переплыли реку и напали с фланга.
Оюану живо припомнились бурные черные воды, рвущиеся навстречу ему из разлома. Он процедил сквозь сжатые зубы:
— Я попытался заставить их переплыть.
Если Чжу в тот момент и позлорадствовал, ему хватило благородства это скрыть:
— Значит, у меня есть свет, а ты умеешь плавать. Если возьмешь меня на буксир, пока я освещаю нам путь, мы сможем вплавь добраться до сухой части туннеля и протянуть под водой веревку, чтобы перебрались остальные.
Оюан не был консерватором по натуре; свою генеральскую карьеру он сделал, преуспев в нескольких рискованных военных кампаниях. Но то, что предложил Чжу, выходило далеко за грань разумного. Да и потом…
— Ты забрал мою армию. Держишь меня в плену. И еще просишь меня тебе помогать?!
— Ну, если я провалюсь, — ровно ответил Чжу, — считай себя тоже проигравшим.
Оюан подумал о том глубоком, до костей пробирающем отчаянии, которое сподвигло его на попытку к бегству. Он понимал, что шансов мало, но с Чжу их еще меньше. И потом, разве нельзя найти способ снова сбежать? Одолеть Чжу и горстку его людей, украсть коня, вернуться в Интянь? Или даже, если уж на то пошло, просто броситься в море и уплыть?
Тут Чжу, словно угадав направление его мыслей, сказал:
— Неужели так у вас больше шансов, чем со мной, генерал?
Оюан с удивлением осознал, что ему предоставляют выбор. Он вдруг с ужасом понял, что раньше дорога была только одна и выбирать ему вообще не приходилось. А теперь придется — причем из двух зол. От его решения зависит успех или провал дела, важнее которого нет на свете. Ради которого он пошел на все.
Вдогонку пришла еще одна мысль, одновременно жуткая и ясная: и пойду на все.
Даже на союз с ненавистным Чжу.
Если для того, чтобы воссоединиться с войском в Интяне, требуется помочь Чжу преуспеть тут, в Тайчжоу, — значит, надо помочь.
Он и впрямь готов был на что угодно, но все равно эти слова дались ему с трудом:
— Вы, вероятно, не знаете: глубина ошибок не прощает. Любая ошибка там означает смерть. Даже секундная паника может оказаться роковой. Пути назад не будет, как и надежды на спасение в случае чего.
Оюан сам не постеснялся бы унизить врага, принуждая того к сотрудничеству. И, несомненно, другие люди приняли бы его согласие надменно, или даже хуже — как нечто, само собой разумеющееся. Не таков был Чжу. Он смотрел на Оюана на удивление серьезно, чуть ли не с уважением. Потом произнес своим резким, писклявым голоском, который сделал бы смешным кого угодно, кроме него:
— Риски мне известны. Как можно надеяться на успех, если не готов рискнуть всем? Обо мне вам надо знать одно, генерал: я пойду на все.
И вот теперь Оюан стоял в лодке и смотрел вниз, на черную воду, мягко плещущуюся об основание стены. Ему наконец развязали руки. Талию обвивал канат, который тянулся к Чжу, а дальним концом крепился к лодке. Похоже на жертвоприношение, подумал Оюан. Их сотрудничество, конечно, якобы добровольное. Но передумай он, откажись прыгать — его бы столкнули. А тогда уж или выплывать, или конец всему.
Чжу встал рядом с ним. Его силуэт в темных доспехах мгновенно облекся неверным, мерцающим, бледным светом. Словно кто-то снял покрывало с лампы. Мандат. В этом потустороннем сиянии решительное лицо Чжу казалось нечеловеческим. Что-то в его выражении было странно знакомо Оюану. Генерал хрипло сказал: