Но теперь выхода уже не было, пришлось звонить Жеке и ехать на первую встречу с ним. Жека Замятин, балагур и весельчак, превратился в угрюмого, ядовитого и злобного типа, постоянно находящегося в легком подпитии. Говорить он мог только о войне в Афгане, о том, как погиб у него на глазах Генка Потоцкий, о том, как ему самому оторвало ноги, о том, как убивали моджахедов и как гибли советские солдаты, как воровали командиры, как рвались снаряды, как свистели пули. Слушать об этом Игорю не хотелось. И не потому, что было не интересно, нет, он был мужчиной и не мог не интересоваться войной. Но каждое Жекино слово как будто перерезало внутри у Игоря еще один нерв, еще один кровеносный сосуд, еще одну жилу, ведь он был виноват в том, что его товарищи попали туда, где творится кошмар, где ежедневный и ежечасный ад выжигает остатки человеческого и оставляет только обросший мясом скелет, одетый в камуфляж. Он виноват, потому что испугался и добился двойки на экзамене, чтобы не поступить в училище. Он виноват, потому что не признался в этом ребятам, как только они заговорили о дружеской солидарности и о том, что заберут свои документы и тоже не будут поступать, коль их товарищ так бесславно провалился. Он виноват в том, что все так случилось. Виноват, виноват, виноват…
И единственным спасением от этого постоянно ноющего чувства вины была убежденность в нужности своей работы, в правильности ее выбора, в том, что следствие — это его призвание. Насмешливый и ехидный взгляд Жеки Замятина преследовал Игоря днем и ночью, и когда он работал, и когда вел машину, и когда спал, и когда занимался любовью с Верой или еще с кем-нибудь. Он не стал поступать в адъюнктуру. Что он скажет Жеке, если вдруг окажется, что истовый борец с преступностью, самоотверженный следователь Мащенко осел в тихой заводи академической кафедры? Грош цена тогда будет всем его рассуждениям об ошибках юности и выборе профессии.
«Я не виноват в том, что случилось, — через некоторое время говорил себе Игорь. — Я же не виноват в том, что они хотели быть летчиками, а я этого никогда не хотел. Я хотел быть юристом, я хотел заниматься расследованием преступлений, выводить на чистую воду и предавать суду негодяев и подонков, воров и убийц, мошенников и бандитов. Да, я поступил нехорошо, сознательно провалившись на экзаменах, но это простительно, ведь мне было всего семнадцать, и у меня тогда не хватило мужества начистоту поговорить со своими друзьями. Я не хотел поступать в летное училище, я хотел стать юристом, следователем, но я был слишком молод для того, чтобы набраться храбрости и заявить об этом друзьям, которых я боялся потерять. Я дорожил их дружбой, но у меня были собственные устремления и желания, с которыми они не захотели считаться, они полностью подчинили меня себе и вертели мной, как куклой, а я любил их, искренне любил. Они были по-юношески жестоки, и, если бы я отказался поступать вместе с ними в летное училище, они посчитали бы меня слабаком. Отказаться я не мог, но и летать не хотел, я хотел поступать на юридический, и для этого мне пришлось пойти на обман. Моя вина только в этом. Все остальное они сделали сами, они сами принимали решение забрать документы и идти служить в армию вместе со мной, они хотели подчинить мою жизнь своим правилам. Но я отстоял свое право на самостоятельные решения, я хотел стать юристом — и стал им. Я люблю свою работу, я считаю ее нужной и полезной, и я буду ею заниматься, чего бы мне это ни стоило».
Сформулировав такой постулат, Игорь немного успокоился. Теперь чувство вины стало менее острым, зато с перспективами карьеры наступил полный тупик. Нужно оставаться на следственной работе. Не хочется, а придется. Стоит ему согласиться на более приятную и менее хлопотную должность, как снова вылезет и расправит крылья чувство вины — страшная хищная птица, которая начнет долбить его мозг своим острым, пропитанным ядом крючковатым клювом.
Он отказался от адъюнктуры, потом еще от нескольких очень привлекательных со всех точек зрения предложений. У Игоря Мащенко была явная склонность к научной и аналитической работе, его звали и в штабные подразделения, где всегда нужны аналитики, и в научные институты, и на преподавательские должности, но каждый раз он, стиснув зубы, вежливо отказывался. Он — прирожденный следователь, хорошо, что он вовремя разглядел в себе эту склонность и правильно выбрал профессию, которую менять не собирается.