III
Когда я был первым генерал-квартирмейстером, на меня лично часто выпадала обязанность отстаивать перед правительством требования верховного командования.
О личностях и партиях в политике я не заботился. Те партии, которые все время твердили о соглашении, вместо того чтобы развивать в нации волю к войне, не шли навстречу предъявляемым высшим командованием требованиям. Правительство было с ними согласно. Таким образом, правительство и партии большинства были заодно и внутренне не признавали меня, с моими солдатскими мыслями и желаниями.
Ясно, что я находил больше сторонников в тех партиях, которые подобно мне считали, что при наличии воли противника уничтожить нас соглашение невозможно, и ввиду этого стояли за необходимое развитие энергии в ведении войны. Я никогда к ним не обращался, но они доверяли мне. Это было ориентирующееся вправо меньшинство. Благодаря этому другие партии признали меня «реакционером», хотя я думал только о ведении войны. Если бы соответствующие взгляды были представлены в демократических партиях, то я нашел бы сторонников и в их среде, и тогда, вероятно, правые объявили бы меня «демократом», что, между прочим, со стороны правых имело место довольно часто.
Но я ни «реакционер», ни «демократ». Я стою единственно за благосостояние, за культурное процветание и за национальную силу германского народа, за авторитет и порядок. На эти столбы опирается будущее отечества. Во время войны моей целью были крайняя энергия в ведении войны и обеспечение военных интересов и столь же важных экономических возможностей также и на период после войны.
Бездействие руководителей государства в некоторых вопросах создавало для меня нежелательное положение. Недоброжелатели, а иногда и слишком усердные друзья все более втягивали меня в партийные разногласия без малейшей с моей стороны к тому склонности, без каких-либо моих выступлений. Мои действия вырывались из общей последовательности и искажались. То, что я делал, то, что я говорил, приобретало неприсущее им освещение. Неясные, ни на чем не основанные утверждения получали дальнейшее распространение. Со своим солдатским, открытым мышлением я сначала ограничивался одним пожатием плечами: это было столь несущественно по сравнению с великой задачей, над которой я работал. Позднее я сожалел об этих явлениях, но не мог ничего изменить. Я неоднократно повторял печати просьбу – мною не заниматься. Я был к тому же слишком занят, чтобы самому занять определенное положение. Мне не хватало также «кафедры», с которой я мог бы высказываться. Кроме того, я ожидал от германского народа большего понимания жестокой действительности. Правительству же удобно было иметь громоотвод. Вместо того чтобы выступить в мою защиту, оно ничего не делало против начавшейся травли, выставляло меня диктатором, примешивало ко всему верховное командование и обостряло тем самым настроение по отношению ко мне. Это общая картина. Имперские канцлеры, доктор Михаэлис и граф фон Гертлинг, были далеки от такой политики, но тяжелое несчастье уже нагрянуло. При том положении, которое я занимал, это имело последствием беду для всей нации.
На верховное командование и, в частности, лично на меня возлагалась все большая ответственность за всякое зло. Так, например, со мной связали и всю неизбежную тяжесть, все несообразности германской продовольственной системы, на меня указывали как на ее инициатора и виновника. Но ни генерал-квартирмейстер, ни генерал-интендант, ни я не имели никакого отношения к заготовке продовольствия для страны. Оно всецело находилось в руках военного министерства и продовольственного управления, созданного на время войны.
После моего ухода социал-демократические вожди возлагали на меня ответственность за нарушение командующими корпусными округами права собраний.
Это уже находилось совершенно вне моей компетенции.
Вот, может быть, еще более характерный случай.
Зимой 1916/17 года на меня выпали заботы, вызванные расстройством транспорта и недостатком угля. Главная ошибка заключалась в том, что до моего вступления в верховное командование об этом недостаточно заботились. В феврале 1917 года я настоял на установлении должности комиссара по углю. К сожалению, сразу не нашлось подходящего лица. Лишь позднее последовало подходящее назначение. Летом 1917 года верховным командованием 50 000 углекопов было уволено с фронта. В зиму 1917/18 года с отоплением домов дело обстояло более удовлетворительно, чем в предыдущую. Верховное командование достигло этого решительными мерами, однако его не только не поблагодарили, но и не отнесли это улучшение на его счет, хотя верховное командование в нем, несомненно, было более повинно, чем в кризисе предыдущей зимы. Признание этой заслуги не отвечало ходу мышления тех, кто возбуждал против меня недовольство, а также лиц, которым была известна истина и которые тем не менее пассивно относились к кампании против меня.