11. Права свободы
Наличие экстериорности в языке, который берет начало в присутствии лица, осуществляется не как утверждение, формальный смысл которого не развивается. Отношение к лицу складывается как доброта. Экстериорность человеческого бытия — это и есть моральность. Свобода, событие произвольного отделения, образующая «я», одновременно поддерживает отношения с экстериорностью. морально противостоящей любому присвоению и любой тотализации в бытии. Если бы свобода полагала себя вне этого отношения, то любое отношение внутри множественности было бы схватыванием одного человека другим или их общей причастностью разуму, когда ни одно бытие не смотрит в лицо другому и все отрицают друг друга. Познание или насилие возникали бы внутри множественности как события, осуществляющие бытие. Единое познание ведет к единству, к появлению внутри множественности сущих разумной системы, где эти сущие являются всего лишь объектами и обретают свое бытие в этих объектах. Либо к грубому порабощению сущих независимо от какой бы то ни было системы, с помощью насилия. Происходит ли это в научном мышлении, в объекте науки или, наконец, в истории, понятой как проявление разума, где само насилие выступает в качестве разума, — философия предстает как реализация бытия, то есть как его освобождение через подавление множественности. В этом случае познание было бы подавлением Другого с помощью овладения или видения, которое овладевает до всякого овладения. В данной книге метафизика имеет прямо противоположный смысл. Если ее движение ведет к трансцендентному как таковому, то трансценденция здесь означает не присвоение того, что есть, а его уважение. Истина как уважение бытия — таков смысл метафизической истины.
Если вопреки традиции, говорящей о примате свободы как меры бытия, мы оспариваем приоритет видения в бытии, если мы оспариваем притязания человека на то, чтобы утвердиться в сфере логоса, — мы тем самым не отказываемся ни от рационализма, ни от идеала свободы. Не надо быть ни иррационалистом, ни мистиком, ни прагматиком, чтобы усомниться в тождественности власти и логоса. Искать обоснования свободы вовсе не означает выступать против свободы. Мы считаем, что разум и свобода коренятся в предшествующих структурах бытия, и их метафизическое развитие, или уважение, или справедливость — идентичные истине, — говорят об изначальных отношениях. Речь идет о том, чтобы поменять местами логические термины той концепции, которая обосновывает истину через свободу. Оправдание, содержащееся в истине, не обосновывается с помощью свободы, понимаемой как независимость от какой бы то ни было экстериорности. Так было бы, разумеется, в том случае, если бы обоснованная свобода должна была просто выражать необходимость, предписываемую субъекту рациональным порядком. Однако истинная экстериорность метафизична — она не оказывает давления на отдельное бытие и обращается с ним как со свободным. В данном труде сделана попытка описать метафизическую экстериорность. Одно из следствий, вытекающее из этого понятия, заключается в том, чтобы полагать свободу как нуждающуюся в обосновании. Полагание истины, основанной на свободе, означало бы, что свобода обосновывает себя сама. Для свободы самым большим скандалом было бы оказаться конечной. Не избрать своей свободы — вот крайняя абсурдность и высший трагизм существования; вот иррациональное. Хайдеггеровское Geworfenheit говорит о конечной свободе и, стало быть, об иррациональном. У Сартра встреча с Другим угрожает моей свободе, она означает угасание моей свободы под взглядом другой свободы. В этом, может быть, с наибольшей силой проявляется несовместимость бытия с тем, что остается действительно внешним. Однако здесь скорее встает проблема оправдания свободы: не ставит ли присутствие другого под вопрос наивную легитимность свободы? Не воспринимает ли себя свобода как стыд за самое себя? Не является ли ее сведение к себе узурпацией? Иррациональность свободы обусловлена не ее пределами, а бесконечностью ее произвола. Свобода должна себя обосновывать. Сведенная к себе самой, она осуществляет себя не в суверенности, а в произволе. Бытие, которое она должна выражать во всей его полноте, выступает именно благодаря ей — а не благодаря ее ограниченности — как не имеющее обоснования в себе самом. Свобода не оправдывает себя с помощью свободы. Постигать бытие, или пребывать в истине, не значит понимать, постигать самого себя: напротив, это значит встретить другого без неприязни, то есть в справедливости.