Лютовлад отпустил руки и меня «повело». Я рухнул на колени, ощущая, как всадник отступает в очередной раз, сдавленный, но так до конца и не побеждённый.
— Этого… хватит?.. — Я задыхался, вытирая кровь с губ.
Лютовлад медленно опустился передо мной на одно колено и стиснул мою голову ладонями.
— Слушай сюда, щенок! — Его голос был грубым, но в нём внезапно прорвалось что-то почти… отеческое. — Ты должен сдержать его. Иначе…
Я поднял взгляд.
— Иначе из славного потомка нашего рода ты превратишься в его могильщика.
Синий огонь погас. Тени предков молчали. А Всадник в глубине моего сознания ждал, временами пробуя на прочность связавшие его цепи предков и каким-то чудом уцелевшую ментальную стену.
Лютовлад отпустил мою голову, но его взгляд продолжал сверлить, будто пытался прочесть в моих глазах ответ на незаданный вопрос. Впервые за все время его лицо, обычно искаженное сарказмом или насмешкой, выражало что-то другое — почти человеческую тревогу.
— Ты понял? — спросил он тихо, но каждое слово будто било молотом по наковальне.
Я кивнул, с трудом переводя дыхание. Мои окровавленные губы скривились в неком подобии улыбки.
— Понял, не дурак. Дурак бы не понял.
Тени предков зашевелились. Первый Хранитель, казалось, вырос в размерах, его медвежья накидка колыхалась, будто живая. И я понял, что он в своей жизни тоже, как и сам прародитель, умел оборачиваться в животных, только не в волка, а в медведя.
— Тогда прими это, — проревел он и шагнул вперёд, протягивая мне что-то.
Я протянул руку — и в ладонь лег старый медвежий коготь, покрытый рунами. Он был холодным, как лёд, но «в глубине» его мерцал какой-то слабый огонёк.
— Печать праотцов, — пояснил третий. — Она будет держать Чуму, пока не ослабеешь ты сам. Духовно. Если падёшь — печать треснет.
— А если устою?
— Тогда научишься слышать его… но не слушаться.
Я сжал коготь в кулаке. Внутри меня тут же возмущенно дрогнуло — всадник почуял угрозу.
— Жалкие путы… — Но его голос в моей голове уже звучал глуше, словно из-за толстой двери — печать праотцов работала.
Лютовлад оскалился, но на этот раз его улыбка была скорее одобрительной.
— Ну что, внук? Готов учиться?
Я встал на ноги.
— Всегда готов!
И в этот момент земля под моими ногами содрогнулась.
Третий Хранитель резко поднял голову:
— Он уже пробует вырваться…
— Тогда начинаем! — проревел первый и ударил концом древка секиры о землю.
Воздух вокруг нас завихрился, и внезапно я осознал, что стою уже не среди теней в родовом храме, а посреди древнего капища, окружённого камнями, испещрёнными теми же рунами, что и на медвежьем когте в моей руке. И где-то в глубине, за новой преградой, всадник Чума засмеялся:
— Хорошая попытка…
Но цепи, скованные предками, его держали. Пока держали… Лютовлад медленно разжал пальцы, но его взгляд меня не отпускал. В воздухе повисло тяжёлое молчание.
— Ты всё еще слаб, — наконец произнёс витязь, и в его голосе не было уже ни злости, ни насмешки. Только холодная констатация факта. — Но у тебя всегда есть выбор.
Я хотел ответить, но в этот момент из глубины сознания донёсся шёпот, обжигающий, как раскалённый металл:
— Прими меня, я сделаю тебя сильнее. Сильнее всех…
Я сжал зубы. Боль пронзила тело, но и его голос на мгновение смолк.
— Я… не твоя игрушка, Чума!
Лютовлад наблюдал за мной с каменным лицом, но в его глазах мелькнуло что-то вроде уважения.
— Ха, — внезапно фыркнул он. — Может, и не сдохнешь сразу.
Что было дальше, я практически не помню. Только боль, терзающую каждую клеточку моего тела. Но голос всадника совсем затерялся — я больше не ощущал его присутствия. Наконец Лютовлад отошёл в сторону. Его тень, удлинилась, сливаясь с остальными Хранителями, и вдруг я осознал — я больше не вижу их лиц. Никого. Только неясные силуэты, расплывающиеся в сумерках.
— Что происходит? — попытался я крикнуть, но голос сорвался в хрип.
Капище дрогнуло. Огромные валуны по краям круга начали шевелиться, словно пробуждаясь от тысячелетнего сна. Их поверхность треснула, и из щелей потекла чёрная смола. Нет, не смола — кровь. Я резко обернулся. На центральном камне, где прежде был алтарь, теперь сидел он — прародитель.
Его фигура была смутной, словно тень, наброшенная на остов могучего чёрного волка. Глаза — две угольные ямы, наполненные мерцающим кровавым огнём. Сегодня он разительно отличался от того образа умудрённого сединами старца, в котором пребывал в прошлый раз.