Точно он мог рассчитывать, что адмирал, уже заслуживший репутацию рыцаря без страха и упрека, будет делать поблажку бесчестным и вредным для флота людям…
И Пересветов, этот естественный вор и палач, тоже воображает, что адмирал, потому что он товарищ, должен мирволить бесчестному. Кажется, мог бы не красть и не запарывать людей! Кажется, мог бы сообразить, что в России новые веяния.
Так просто, благородно и прямолинейно рассуждал Северцов и не без удовлетворенного чувства вспомнил свою безукоризненную службу, щепетильную честность и независимость, благодаря которой он не только не затерялся в толпе, а сделал блестящую карьеру, и в тридцать восемь лет — адмирал, начальник эскадры, а его товарищи только капитаны второго ранга…
И адмирал присел к письменному столу, взял большой лист почтовой бумаги и так начал рапорт морскому министру:
«С глубоким сожалением имею честь донести вашему высокопревосходительству о позорном деле, дознание о коем при сем препровождаю…»
Не успел адмирал написать и страницы своим размашистым почерком, как в каюту вошел флаг-офицер и, осторожно приблизившись к столу, остановился, выжидая, когда занятый адмирал поднимет голову.
Через минуту Охотин доложил:
— Капитан второго ранга Пересветов приехал с берега, ваше превосходительство! А капитан-лейтенант Баклагин явится к вашему превосходительству в два часа.
— Просите Пересветова ко мне. И скажите на вахте, чтобы никто не входил ко мне.
— Есть!..
V
— Здравствуй, Егор Егорыч!.. Садись…
И Северцов пожал руку товарища и проговорил:
— Ты, как умный человек, поймешь, конечно, что я должен дать ход дознанию. Знаешь: дружба — дружбой, а служба — службой, — прибавил адмирал, хотя в корпусе никогда ни с кем не дружил.
Егор Егорович тяжко вздохнул, вытер вспотевшую лысину и, словно бы еще не теряя надежды на товарища, старался скрыть свой страх и даже попробовал улыбнуться, когда вздрагивающим голосом проговорил, подсапывая носом:
— Что же, ваше превосходительство, ты хочешь сделать с товарищем?
— Предложить ехать тебе в Россию, Егор Егорыч… А уж там… морское начальство решит: предать ли тебя суду или нет…
— А ты… ты, Николай Николаич… что напишешь? — с мольбой в глазах спросил Пересветов.
— Правду, конечно, Егор Егорыч…
— А именно?
— Прошу суда…
— За что же?.. Ты, значит, поверил показаниям матросов?..
— Не одним их показаниям… Они еще были очень мягки. А показания Баклагина противоречат твоим… Жестокие наказания ты приписываешь только бывшему твоему старшему офицеру…
— И я показывал справедливо… Я никого не засекал… Я, по данному мне уставом праву, приказывал виновных наказывать линьками… Старший офицер увлекался… Это он смотрел, как наказывали Никифорова.
— Баклагин хоть имел мужество не щадить себя, а ты, Егор Егорыч, извини, ведь в своих ответах говорил неправду.
— Я не отрицал, что ревизор меня запутал, Николай Николаич!.. Что ж… я виноват… Но за это не отдают под суд… И, Николай Николаич… Ты богатый человек и несемейный… А я… Ты думаешь, я запутался в этих делах ради наживы для себя?.. Клянусь, из-за семейного положения… Николай Николаич!.. Ведь я — сам-пят!.. А содержание… Нехорошо, не спорю… Но один, что ли, я?.. Разве нет смягчающих обстоятельств… Что ж ты хочешь по миру пустить мою семью… Так ведь это… того… не по-товарищески… Отдашь под суд… меня выгонят… без пенсии… Ты говоришь: строгость на клипере… Так ведь везде на флоте строго… Прежний адмирал в приказах объявлял благодарность… И всегда я был на хорошем счету. И всегда порол… А теперь я вдруг — изверг… Хорошо… Ну, изверг… Ты приказал не наказывать строго… Не гнаться за быстротой… Ну, я исполню твои приказания… И с этими процентами со счетов, и уголь… Черт с ними… Ну уж если тебе надо показать твою строгость и ретивость молодого адмирала, так отошли меня в Россию по болезни… А то и позор, и нищету… О господи! За что?
И Пересветов больше не мог говорить. Рыдания вырвались из его груди.
«И какой же ты подлец!» — думал адмирал, взглядывая на рыдающего Пересветова, и словно бы не догадывался, что и этот жестокий человек с матросами и казнокрад может быть любящим семьянином. Он забыл, что можно избавить флот от таких капитанов и без того, чтобы сделать их несчастными и, главное, забыл, что не лица виноваты, а система.
Но адмирал хотел «показать пример» и проговорил:
— Мы разно смотрим на службу, Егор Егорыч. Ты меня не убедишь. Флот наш должен обновиться…
— Из-за того, что я буду с семьей нищим? Я запорол, как ты говорить, Никифорова…