А потому пора прощанья настает,прощанья с тем, что будет нашим прошлым,дворцом нерукотворным и закономнепреложным.
На каждомй клумбе черная весна гниет.Она – торжественный круговороттого, с чем согласиться мы не можем.
У болота согнувшись стоит поводырьхаоса звуков.Гнусно пахнет с болота.Но ему в этом запахе воля и небо весныясны.У коряжистых пней не просохла земля.Кой-где снег.Но ему в этой сырости обнаженное телолюбви явлено,и даже ростки – соски женщины, растираемыеобезумевшим языком.Крик прощанья, нелепый заливистый крик —ключ ко многим хранящимся тщательнотайнам.Но ему в этом голом, еще не проснувшемсялесу, может быть, открываются болеескрытые клады.О, слепые слова! О, клубки неродившихсязвуков!Вас ведет не наследник миров, а случайныйпрохожий.
Когда мы сочетаем слов растеньяв букетах речи и полях общенья,в лесах стихов и на любви болотах,над миром простирается суббота.Когда организованно звенят на облакаповешенные нитидождя,когда ты просишь у своих открытийдо завтра, до утра хотя бы подождать,когда ты опираешься на стеныв шатаниях по городским пустотами бедра женщины окутываешь пеной,которая хоть означает что-то,со свистом налетят пыль и песок с улиц,попадут в глаз,и недовольно веком хлопая,идешь, останавливаешься, идешь,останавливаешься, ругаясь —и это прощанье.
II
Эклога
ОниВ одной из загородных клиникмы испытали темный страх,когда над линиями лилийкружился наш спокойный прах.
И в одночасье постаревши,оледеневши так внезапнона наших пальцах перепревшихмы вдосталь наблюдали пятна.
Из нашей памяти исчезловсе то, что наблюдало нас,и девичьи тугие чреслаподобье ласкового сна.
Мы обнаружены, опасны,нас классно гладят после битввонзая в сердце ежечаснотри сотни сладковатых бритв.
ОнВдохновленный ярким утромя гляжу на вещи мудро,вещим взором проникаядаже в логово трамвая.
Тот трамвай стремится жалкопод изогнутою палкойвдоль по рельсам напряженнымэлектричеством зажженный.ОнаЭлектричество везделасковое и печальное.Только что тряхнешь плечамии летаешь на звезде.
ОнКружился наш спокойный прахв одной из загородных клиник.Вокруг него расцвел малинники волновался на кустах.
Под ветром зеленью пропахшим,под миром радостью наполненныммы опускаемся уставшиеи переполнены, наколоты.
ОнаВерней всего сказать: – приколы,ты не воскреснешь, хоть ты тресни.Какое разноцветье песни!Осколок. На фиг! Ты осколок.
ОнВ одной из беспощадных песеня говорил, что ты стара,что мир исполненный добраизлишне выспренен и пресен.
ОнаЯ отвечала не таясь,что я спокойна,что не начавшаяся связьнас не достойна.
И что, добавлю я, ваш долгв одной из загородних клиник —восторг. И вовсе не умолкгул линий лилий.
«По ноябрьской злой постели…»
По ноябрьской злой постелиходит ветер из окна.В снегопад оделись ели.Даль подвижная видна.
И легла почти случайнона руку беда однойженщины необычайной,одинокой, никакой.
Просится сказать «участие»,просится сказать «прикинь».Кто-то рвется, кто-то шастаетиз подвала в магазин
и обратно. Ходит ветер,ходит снег и ходит кто-то,за полночь уселся вечер,мы уселись, обормоты.
По ноябрьской злой постелимы тоскуем неприлично.То ли пили, то ли пели —этой бабе безразлично.
«Сквозь хилые березки и осины…»
Сквозь хилые березки и осиныстремясь в воскресный день в Москву,переезжал пригорки и низины,пересекал снег и траву.
Оттенки серого менялись постояннодруг с другом, и казалась равномернойне очень четкая из-за туманаих нескончаемая смена.
Я думал: одиночество опасно.Конечно, это сладость и подарок,но все-таки свет больно ясен,излишне резок, радостен и ярок.
Я думал, обнаруженное чувствопривязанности, влажности, касаний —умелый способ избежать лучистыхобескураживающих отчаяний.