Также из-за отсутствия присутствия нашего адмирала и единодушия в наших действиях экипажи начинают оскорблять друг друга. Мы все беспокоимся из-за того, что наши бедные жены, услышав о случившемся, не знают, живы мы или мертвы... Бедный Моррис, как мне кажется, очень возбужден своими страхами о состоянии жены в этих печальных обстоятельствах... Лорд Коллингвуд, безусловно, действовал самым лучшим образом из возможных, и, насколько это возможно, храбрейший человек из когда-либо ступавших на борт корабля. Я также могу поверить, что он по-своему очень хороший человек, но у него нет ни капли достоинства, которым должен обладать адмирал, и, кажется, он теряет все великолепие командования из-за своего внимания к мелочам. Что он сейчас делает, одному богу известно... В любом случае, поскольку здесь больше нет лорда Нельсона, с которым я мог бы служить, я хотел бы вернуться домой как можно скорее.
Никогда, пока я жив, я не перестану сожалеть о его потере. Он подал сигнал готовиться к постановке на якоря; и если бы адмирал Коллингвуд отреагировал на этот намек, мы могли бы теперь получить почти все наши призы, и новость к этому времени стала бы достоянием общественности в Вене и в армии Бонапарта, где она произвела бы сенсацию, выгодную австрийскому делу.
Кодрингтон вернулся в Гибралтар без приказа, "прежде чем лихорадка, начавшаяся среди испанцев, успела распространиться". Он беспокоился о заполненных пленными «Левиафане» и «Аяксе», которые все еще находились около Кадиса.
В день, когда он писал, 4 ноября, разыгрывался заключительный акт драмы. Адмирал Дюмануар в конце сражения направил свои четыре корабля на юг, к Гибралтарскому проливу. Но при наступлении сумерек ему показалось, что он увидел приближавшиеся корабли адмирала Луиса, и он передумал и направился на север, надеясь добраться до Рошфора. Его четыре корабля с трудом пережили шторм, а поврежденный в бою «Формидабль» был вынужден выбросить за борт с квартердека двенадцать орудий. Он был в плачевном состоянии, когда 2 ноября эскадра Дюмануара была замечена двумя британскими фрегатами. Французы отогнали их, но возле Ферроля их заметил другой фрегат, последовал за ними и затем известил сэра Ричарда Стрекана о встрече с французами. Эскадра Стрекана, блокировавшая Ферроль, была рассеяна штормом, но он отправился за Дюмануаром с теми кораблями, которые у него были. После двухдневной погони вдоль галисийского побережья его четыре корабля при поддержке четырех фрегатов настигли четверку Дюмануара у мыса Ортегаль и завязали с ними бой.
Это было неравное сражение. "Наш несчастный корабль, — писал капитан 67-го полка Гемелинг, служивший на «Дюге-Труэне», — полностью выведенный из строя и имевший водотечность, был сокрушен огнем двух линейных кораблей и фрегатов. Это была не война в том смысле, в каком ее понимают; это была бойня, страшная бойня. Три четверти моих людей лежали мертвыми вокруг меня; мой бедный лейтенант Ле Дейё лежал в нескольких футах от меня, и там было так много других!" Еще четыре французских корабля оказались в руках британцев.
Раненым испанцам и французам, прибывшим в Кадис 30 октября, повезло. А большинству британцев пришлось ждать, пока они не добрались до Гибралтара в какой-то день ноября. К чести Соланы, маркиз предложил британцам услуги госпиталя в Кадисе, но Коллингвуд отказался, возможно, чтобы дать понять, что его потери действительно невелики.
На самом деле, число раненых становилось все меньше по мере того, как росло число погибших. Некоторые погибли бы при любых обстоятельствах, но шторм не только потопил моряков. Создавая невыносимые условия на борту из-за качки и лишая их возможности быстрее прибыть на берег, он унес жизни многих раненых. На «Виктори» осколочные ранения Генри Крамвелла переросли в гангрену, и он скончался в субботу. Джозефу Гордону успешно ампутировали бедро, но в воскресенье у него случился спазм, и он умер. Мичман Александр Палмер был ранен мушкетной пулей в бедро. К счастью, пуля не задела кость, но в понедельник он умер от столбняка.
Норфолкский протеже Нельсона, Уильям Форстер, двоюродный брат Берри, скончался от полученных ран сразу после прибытия в Гибралтар 30 октября. Джек Спратт, подштурман «Дефайенса», который в одиночку поднялся на борт «Эгля» и чья нога была повреждена мушкетной пулей, был в плохом состоянии:
Мистер Бернетт, хирург на борту «Дефайенса», пришел к капитану Дарему и попросил письменного приказа отрезать мистеру Спратту ногу, заявив, что это ранение невозможно вылечить, и что тот отказался подчиняться операции. Капитан ответил, что он не может отдать такой приказ, но он хотел бы повидаться с мистером Спраттом, что Дарему удалось сделать, несмотря на собственные раны. Когда капитан обратился с Спратту, тот протянул другую ногу (безусловно, вполне здоровую) и воскликнул: ʻНикогда! Если я потеряю ногу, где я найду подходящую пару для этой?ʼ