Константин Гапоненко
Человечество постоянно делает одну и ту же ошибку, считая, что одни его части лучше или хуже других.
Бертран Рассел
Приехал я на Сахалин в сентябре 1951 года. Здесь получил профессию учителя и значительную часть своей трудовой жизни провел в стенах небольшой Пятиреченской восьмилетки, где преподавал историю. В меру своих сил и способностей я помогал детям познакомиться с историей Греции, Рима, средневековой Европы, уразуметь процессы, способствующие становлению государства Российского.
То была старина, а за окнами школы, несмотря на эпоху застоя, шла быстротекущая жизнь. Мы приобщались к важнейшим событиям поселка, района, области, страны, записывали воспоминания людей старшего поколения. В школе возник даже небольшой музей, куда ребята приносили различные экспонаты. Особенно повезло разделу, посвященному короткой августовской войне 1945 года. Мы не раз выезжали на Камышовый перевал, на станцию Николайчук, где шли скоротечные бои, бродили по сопкам, раскапывали старые японские окопы, пополняя найденными гильзами и поржавевшими стволами винтовок стенды. В самом Пятиречье от той войны остались в нескольких местах солдатские могилы. Позже там установили памятник, а мы посадили деревья. Теперь там качают вершинами высокие ели и сосны.
К нам приходили и даже приезжали с материка участники боев, первые переселенцы, рассказывали, как обустраивались тут на новом месте, как соседствовали с японцами и корейцами. Интересное время тогда было на Сахалине!
Иногда я делал публикации о наших краеведческих новостях в городской газете. Видимо, поэтому в 1987 году мне предоставили возможность познакомиться с материалами о трагедии, случившейся в деревне Мидзухо летом сорок пятого года, когда в Маока (сейчас это город Холмск) высадился советский десант и начал продвижение в глубь острова. Мидзухо от нашего Пятиречья всего в двадцати километрах. На мой рабочий стол легли три объемистых тома следствия и суда над виновниками трагедии. Чем внимательнее я с ними знакомился, тем больше вопросов вставало передо мной. Сначала я взялся воссоздать картину событий, для чего сухой стиль протоколов пришлось переложить на разговорный язык. При этом я не отступал от документов, а там, где документы оказывались убедительнее, уступал им место. А вот объяснить истоки и причины трагедии оказалось затруднительно. К стыду, обнаружилось, что о Корее и корейцах, с которыми я живу бок о бок много лет, я мало что знаю.
В былые годы учебные классы Пятиреченской восьмилетки посещало немало детей корейской национальности, с их родителями у нас складывались нормальные отношения. Я заимел среди них добрых знакомых, хороших соседей, личных друзей, некоторые стали мне людьми дорогими и близкими. Бывало, я пытался проникнуть в их историю, но они решительно отмахивались от моих вопросов.
У корейцев вырастало поколение за поколением, не знающее родного языка, родной письменности, своей истории. Принято было считать, что корейцы у нас в стране нашли свою вторую родину. Чем больше они становились советскими, тем меньше нуждались в думах о прародине. Молодежь поступала в училища, техникумы, вузы, дипломы позволяли устраиваться на работу по специальности, энергия и предприимчивость выдвигали их на руководящие должности. Учителя, врачи, агрономы, зоотехники, инженеры, моряки, рыбаки, нефтяники, шахтеры – нет отрасли народного хозяйства, где бы не было толковых специалистов из числа корейцев.
Между тем в стране произошли разительные перемены, наладились тесные связи с Республикой Корея, в школах и вузах стали изучать корейский язык, историю страны. Нашлись спонсоры, профинансировавшие издание моей книги. С той поры прошло двадцать лет. Что-то в том издании меня не удовлетворило, и потребность в переработке стала необходимостью.
За дело взялся «Смерш»
Командование 2-го Дальневосточного фронта, чьи войска освободили Южный Сахалин в 1945 году, уже осенью столкнулось с массой трудностей. Нам досталась значительная территория, на которой было проложено семьсот километров железнодорожных путей, в крупных населенных пунктах построено девять бумажных фабрик, в сопках пробурены шахты, из чрева которых извлекали свыше полутора миллионов тонн угля в год. Работали деревообрабатывающие комбинаты, мебельные фабрики, консервные, кирпичные, мыловаренные заводы, механические мастерские, вдоль побережья размещалась уйма мелких предприятий, а по распадкам группировались крестьянские дома. Требовалось, чтобы предприятия работали, учреждения функционировали, в крестьянских хозяйствах осуществлялся уход за скотом, дети обучались в школах, врачи лечили больных. Между тем в наличии имелось лишь японское гражданское население, до смерти напуганное вторжением войск армии-победительницы.
И наши весьма настороженно относились к японцам. Соответствующие органы были убеждены, что японское командование оставило на Южном Сахалине широко разветвленную резидентуру. И совсем не случайно ночные пожары омрачали золотую сахалинскую осень. С наступлением зимы чаще заполыхало в жилых домах, на промышленных предприятиях.
Архивы сохранили протоколы совещаний, на которых обсуждались острейшие проблемы повышения бдительности. 28 февраля 1946 года на собрании партактива Маокского района начальник отдела НКВД тов. Румянцев наставлял присутствующих: «Некоторая часть японцев, бесспорно, враждебно настроена против нас, имеются случаи, когда японцы ведут себя вызывающе». Через месяц на закрытом совещании при начальнике гражданского управления области о бдительности заговорили громче. Левин, начальник гражданского управления города Хонто, предупреждал: «Вопрос бдительности очень остро стоит в условиях окружения японского населения, враждебно настроенного по отношению к нам… Мы ничем не гарантированы, что они в любое время не всадят нож в спину».
Однако, вчитываясь в документы того времени, испытываешь некоторое смущение. В выступлениях с мест не приводилось никаких конкретных примеров диверсионно-террористической деятельности, зато большинство ораторов говорили о массовых фактах хищения сетей, рыбопродукции нашими рабочими, жаловались, что военные ведут себя в отношении советских граждан как завоеватели, что среди наших работников нет настоящей дисциплины как на работе, так и в быту, что пьянство, картежная игра, хулиганство становятся настоящим бедствием. Сам Румянцев вынужден был признать: «Среди русского населения имеются факты проявления хулиганства, пьянства, мародерства, краж. У японцев забирают вещи, настраивают японцев против нас». Бросалось в глаза, что обстановка на местах складывалась исключительно благоприятно для всякого рода подрывной деятельности. Левин говорил, что банк в Хонто не охраняется. Непомнящий из Маока сетовал, что в городе на ночь остаются без охраны многие предприятия и учреждения. В городе Отиай, признавал Чумаченко, на охране объектов стоят японцы. Летынский из города Томари представил такую картину: на всех предприятиях имеется до шестисот человек японского инженерно-технического персонала, все делопроизводство ведется на японском языке, переводчиков нет, и кто знает, что они там пишут.
Удивительно: неохраняемый банк никто не ограбил, ни одно предприятие в Маока не пострадало от любителей наживы, томаринские инженеры не сговорились, чтобы вывести все предприятия из строя.
А пожары чаще всего случались из-за нашего разгильдяйства и пьянства. Хватил на ночь стакан неразведенного спирту, завалился спать с горящей папиросой, а потом выскакивает в исподнем на улицу (если успеет выскочить) и орет: «Политическая диверсия!» Разумеется, нельзя исключить вредительские поступки отдельных отчаянных голов, но в архиве не удалось найти ни одного дела о поджигателях.
Ночные пожары сорок пятого не раздули большого пламени партизанской войны на южном Сахалине. Не осуществились планы японской военщины, которая намеревалась поднять на вооруженную борьбу с советскими войсками резервистов, молодежные организации, «летучие отряды». Не пошло в ход оружие, припрятанное в тайниках. Не потрясли южный Сахалин крупные диверсии, не взлетели на воздух мосты, вокзалы, портовые сооружения. Южный Сахалин не стал ареной кровавой войны наподобие той, что потрясла Литву и Западную Украину. В новых условиях японцы проявили традиционное законопослушание, а наши – открытость, радушие, стремление обратить их в советскую веру, показать преимущества социалистического образа жизни. Немаловажную роль в этом сыграло одно очень важное обстоятельство: советские люди, как военные, так и гражданские, не питали к японцам враждебных чувств, какие питали к немецким оккупантам.