КРЕМЛЮ
Те, что могут быть рабами,
Все пошли на сделки с вами.
Мой народ, в борьбе кровавой,
Пал, покрытый вечной славой.
Злую Кремль готовит долю
Всем, кто видит сны о Воле.
Регенсбург, 1945.
ЗАПАДНЫМ ДЕМОКРАТАМ
Демократ? Спасибо! Это — очень модно!
Был же Ёська-каин «демократ народный».
Нам же, нет, не к месту, жизнь мы знаем сами,
Были мы и будем просто — казаками.
Избежим ловушек, западней и сеток,
Проживем без этих чуждых этикеток.
Ох, кровавы эти бабушкины сказки,
Ложью вашей подлой сыты по завязку.
С именем Христовым славу мы стяжали,
В поле мертвым трупом, нет, не торговали.
Палачам сбежавших не везли за плату.
Нет, по вашей мерке, мы — не демократы!
ДОНУ
До последней улыбки, до последнего слова
До последнего вздоха вспоминать о тебе,
Не отречься от нашего права людского,
Не кориться преступной дурацкой судьбе.
Помнить веру отцов и казачьи преданья,
Славы дедов своих никогда не забыть,
Не клониться пред здешней торгующей рванью
И степной нашей Правде бесстрашно служить.
До последней улыбки, до последнего вздоха,
До последнего слова молиться за тех,
Кто погиб от ударов холопов Молоха,
Кто, подстреленный в Альпах, свалился на снег.
До последнего вздоха, до последней улыбки,
До последнего вздоха по степи тужить,
И о них, о несчетных о Божьих ошибках,
Там, в заоблачном мире, с Ним самим говорить.
ВНОВЬ СОШЛИСЬ
Вновь сошлись они сегодня —
Эти маленькие люди…
Перемрут, и мир культурный
Сразу, сразу их забудет.
Мефистофелей меж ними
Иль следа творений Гёте,
Иль Шекспира, иль Толстого —
Вы, конечно, не найдете.
Это сеятели были,
На быках они пахали.
В степь весной, зарею ранней,
Помолившись, выезжали.
И блюдя обычай древний,
Дон седой любя без меры.
Бились долго и кроваво
За свою святую веру.
И ушли. Навек оставя
Славных прадедов могилы,
Вера их в казачье Право
Их навеки погубила.
А культурный мир, в союзе
С тем, кому правёж не внове,
Перебил их. Строить начал
Жизнь свою на ихней крови.
Уцелевшие, сбираясь
Раз в году в чужом Тироле,
Говорят Творцу на небе
О своих, о страшных болях.
Я слыхал молитвы эти
И играл я с ними песни,
Понял я — нет больше жертвы,
Веры в мире — нет чудесней…
Все пройдет, растает, сгинет,
Как туманы по-над Дравой,
Но по Альпам песни эти
Прозвучат казачьей славой.
24.01.1965
Для бесчестной кончины, для вечного мрака,
Сатана наконец-то придушить его смог.
Она нынче подохла, третья злая собака,
Околел окаянный бешеный дог.
Мы их, нет, не забыли, Сибири могилы,
Нам стрельба у Лиенца поныне слышна…
Там, на Небе, собрались наши Светлые Силы,
И резервы сегодня подтянул сатана.
В Преисподней на уровне самом высоком,
Черти ведьмам закатят потрясающий бал,
Человеченки сварят английскому догу
Вашингтонский койот и грузинский шакал.
ДЕСЯТЬ ЛЕТ ЛИЕНЦА
В рудниках Колымы, в лагерях Европы,
В тихих, позабытых старческих домах
Вымирает племя внуков гордых Азова,
Отцветает сказка о лихих Донцах.
По запольным рекам, по «кубанским» плавням,
В Таврии, в Сибири — трупом полегли.
И последним взлетом, чая лучшей доли,
Славу боевую к Драве донесли.
А когда в ней, с детьми, матери тонули,
И в ущельях темных рвались стон и крик,
Содрогнулось небо, сам Господь заплакал,
И дрожа, в ладонях скрыл свой скорбный лик.
И заржали снова брошенные кони,
Опустел Казачий перебитый Стан,
И костры потухли… и ушли составы,
Лег в Долине Смерти саваном туман.
ПАМЯТИ ВЫДАННЫХ
На мою ты приходишь завалинку,
Мы покурим с тобой, помолчим,
А под вечер опять об Италии,
Про Лиенц мы с тобой говорим.
И о тех, кто поднялся, поверя,
Что воскресло Казачество вновь,
И о тех, кто несытному зверю
Вылил в чару безвинную кровь.
Бога в Лондоне просят о мире
И о счастьи для сытых людей,
Позабыв, что на хаки-мундире
Кровь раздавленных танком детей.
В Кентерберри епископы молятся.
На иконы умильно глядят,
По-над Дравой, по пыльным околицам,
Трупы женщин давно не висят.
Это матери, жены и дочери
Тех, кого отправляли «домой»,
Для кого пулеметная очередь —
Избавленье от мук и покой.
Наша совесть чиста перед
Богом, Незапятнана воина честь.
Выйдем снова мы к старым дорогам,
В пороховницах порох-то есть!
«С Дона выдачи нет», — были святы
Древней дедовской Воли слова…
Не у нас, у лежачего снята
И врагу отдана голова.
Эх, Казачество, волюшка-воля,
Не твое покраснеет лицо,
Не добило ты раненых в поле,
Не везло продавать мертвецов.
Убежавших от пыток и муки,
Спасших честное имя свое,
Не отдало ты нехристю в руки,
Да святится же имя твое.
Посидим, помолчим, да покурим,
А придет оно, время, придет,
Ветер, сеявший страшную бурю,
Над своими дворцами пожнет.
Заиграть бы походную, что-ли?
Ничего никому не забыть!
На костях, на крови, да на боли
Будет Правда Господня жить.
ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ
Пересадите сердце мне
И кровь зулуса влейте в жилы,
Чтоб я спокойно мог глядеть
На ваши свежие могилы.
Москву крепя, не одолев,
Своей духовной злой разрухи,
Разинув рты, стояли вы
Там, на кремлевской показухе.
О, вы расправились легко
Тогда в Лиенце, с казаками
И вот — не можете понять,
За что же режут вас в Вьетнаме.
Ах, я не буду утверждать,
Что Бог услышал наши боли,
И вас задумал наказать
За преступления в Тироле.
Нет! Но имеется закон,
Его душа народа знала,
Он говорит: бьют дураков
В Вьетнаме, в церкви, где попало!
Вы их кохали, нас казня,
Убийца наш — был вашим другом.
Не верещите ж под ножом:
Вам воздается по заслугам!
ДЕРЬМОКРАТАМ
Поныне, как в плену. Спасибо, дерьмократы.
Я права не имел ни верить, ни любить,