— Море… — мечтательно проговорил сэр Чарлз. — Солнце, ветер и море — что может быть лучше! И скромная обитель, куда так приятно вернуться.
И он окинул довольным взором свой дом с тремя ванными, несколькими спальнями, снабженными холодной и горячей водой, с системой центрального отопления и всякими новейшими электрическими приборами, с вышколенной горничной, уборщицей, поваром и судомойкой, дом, который конечно же вполне соответствовал его представлениям о скромной деревенской обители.
На террасу вышла высокая, на редкость некрасивая женщина.
— Доброе утро, мисс Милрей.
— Доброе утро, сэр Чарлз. Доброе утро, — скупой наклон головы в сторону мистера Саттертуэйта и сэра Бартоломью. — Вот меню к обеду. Пожелаете изменить что-нибудь?
Сэр Чарлз взял меню и скороговоркой прочел:
— Так, посмотрим. Дыня-канталупа[1], русский борщ, свежая скумбрия, шотландская куропатка, суфле «Сюрприз», канапе «Диана»… Прекрасно, мисс Милрей. Гости прибудут поездом в четыре тридцать.
— Я уже отдала распоряжение Холгейту. Кстати, сэр Чарлз, прошу прощения, но, пожалуй, лучше бы мне сегодня обедать вместе со всеми.
Сэр Чарлз был явно удивлен, однако ответил вполне любезно:
— Разумеется, мисс Милрей, весьма рад.., но.., гм…
— В противном случае, сэр Чарлз, за столом окажется тринадцать человек, а вы же знаете, сколь свойственны людям суеверия, — спокойно объяснила мисс Милрей.
Сказано это было так, что никто не усомнился — сама-то мисс Милрей готова бесстрашно всю свою жизнь, изо дня в день садиться за стол тринадцатой.
— Все уже приготовлено. Я велела Холгейту съездить на автомобиле за леди Мэри и Беббингтонами. Вы не возражаете? — продолжала мисс Милрей.
— Отнюдь. Я как раз собирался просить вас об этом.
Мисс Милрей удалилась. На ее некрасивом лице застыла снисходительная улыбка.
— Совершенно изумительная женщина, — восхищенно сказал сэр Чарлз. — Правда, со мной обходится как с младенцем, только что с ложечки не кормит.
— Воплощенная деловитость и исполнительность, — заметил Стрендж.
— Служит у меня уже шесть лет, — продолжал сэр Чарлз. — В Лондоне была секретарем, а теперь экономка, притом отменная. Хозяйство у нее налажено безукоризненно, как часовой механизм. И вот, вообразите, желает уйти от меня.
— Почему?
— Говорит, — сэр Чарлз рассеянно потер нос и сказал, скептически морщась, — говорит, что у нее больная и беспомощная мать. Лично я в это ни капельки не верю. У таких женщин, как мисс Милрей, вообще не может быть матери. Они появляются на свет с помощью динамо-машины. Нет, тут что-то другое.
Сэр Бартоломью хмыкнул.
— Вероятно, пошли какие-нибудь пересуды, — предположил он.
— Пересуды? — Глаза сэра Чарлза округлились. — О чем вы?
— Мой дорогой, неужели вы не знаете, как возникают сплетни?
— Вы хотите сказать, о ней и.., обо мне? Это с ее-то внешностью? И в ее возрасте?
— Ей, вероятно, нет и пятидесяти.
— А я уверен, что есть. — Сэр Чарлз задумался. — Нет, кроме шуток, Толли, вы обратили внимание на ее лицо? Глаза, нос, рот — все на месте, но разве это лицо? Лицо женщины? Самый неразборчивый ловелас не прельстился бы ею!
— О, вы недооцениваете этих старых дев. Бог знает, что у них на уме!
Сэр Чарлз покачал головой:
— Нет, не верю. Мисс Милрей так несокрушимо добропорядочна, что ей ничего подобного и в голову не придет. Она же ходячая добродетель. А в качестве секретаря или экономки ей просто цены нет. Я всегда, между прочим, считал, что секретарша должна быть страшна как смертный грех.
— Весьма разумно.
Сэр Чарлз, казалось, погрузился в глубокую задумчивость. Желая отвлечь его, сэр Бартоломью спросил:
— Кого вы сегодня ожидаете?
— Ну, во-первых, Анджи.
— Анджелу Сатклифф? Превосходно!
Мистер Саттертуэйт даже подался вперед — так не терпелось ему узнать, кто приглашен на обед. Анджела Сатклифф была известная актриса, уже не молодая, но пользующаяся неизменным успехом у зрителей и покоряющая всех тонким умом и обаянием. О ней говорили, что она вторая Эллен Терри[2].
— Затем Дейкерсы.
Мистер Саттертуэйт согласно кивнул. Миссис Дейкерс — та самая преуспевающая художница по костюмам, владелица Модного салона «Амброзия Лимитед». В театральных программках можно было прочесть, например, что «костюм мисс Блэнк в первом акте от „Амброзии“, Брук-стрит. Ее муж, капитан Дейкерс, пользуясь его собственным жаргоном завсегдатая лошадиных скачек, был темной лошадкой. Почти все время он проводил на ипподромах, а несколько лет назад и сам участвовал в ежегодных весенних скачках в Эйнтри.
В прошлом у него была какая-то сомнительная история, толком никто ничего не знал, но слухи ходили. Впрочем, следствия никакого не велось, во всяком случае, официально, но.., при упоминании о Фредди Дейкерсе кое у кого чуть заметно поднимались брови.
— Затем будет Энтони Эстор, драматург.
— О, конечно, — воскликнул мистер Саттертуэйт. — Это ведь ее перу принадлежит «Одностороннее движение». Я смотрел эту пьесу два раза. Нынче это гвоздь сезона.
Мистер Саттертуэйт был чрезвычайно доволен собой: для него не тайна, что Энтони Эстор — женщина. И как ловко он это ввернул!
— Как же ее настоящая фамилия? Запамятовал, — сказал сэр Чарлз. — Уиллс, так, кажется? Я ведь только однажды с нею встречался. А сегодня пригласил ее, чтобы доставить удовольствие Анджеле. Вот вроде и вся компания.
— А из местных кто-нибудь будет?
— О да! Ну, разумеется, Беббингтоны. Он пастор, очень славный малый, вполне светский, его жена — весьма приятная дама. Дает мне уроки садоводства. Итак, будут Беббингтоны.., и леди Мэри с Мими. Пожалуй, все. Ах да! Еще некий юноша, его зовут Мендерс. Он, кажется, журналист. Красивый молодой человек. Ну вот и все.
Мистер Саттертуэйт, отличавшийся крайней дотошностью, принялся пересчитывать по пальцам:
— Мисс Сатклифф — раз, Дейкерсы — три, Энтони Эстор — четыре, леди Мэри с дочерью — шесть, пастор с женой — восемь, юноша — девять, с нами получается двенадцать. Кто-то из вас просчитался — мисс Милрей или вы, сэр Чарлз.
— Нет, мисс Милрей не может просчитаться, — заверил его сэр Чарлз. — Она никогда не ошибается. Позвольте.., да, ей-богу, вы правы. Одного упустил. Просто из головы вон. — Сэр Чарлз засмеялся. — Вот бы он огорчился. Этот человек невероятно честолюбив. Не знаю, кто может сравниться с ним в этом смысле.
В глазах мистера Саттертуэйта мелькнула насмешка. Он всегда считал, что самые честолюбивые создания на свете — это актеры. И сэр Чарлз отнюдь не исключение. «В своем глазу бревна не видишь», — подумал мистер Саттертуэйт, которого чрезвычайно позабавила эта мысль.
— Так кто же он?
— Один чудаковатый малый, — сказал сэр Чарлз. — Впрочем, весьма знаменитый. Возможно, вы о нем слышали. Эркюль Пуаро. Он бельгиец.
— А-а, детектив, — обрадовался мистер Саттертуэйт. — Как же, как же, мне приходилось встречаться с ним. Выдающаяся личность.
— Да, незаурядная, — согласился сэр Чарлз.
— Я с ним не знаком, — сказал сэр Бартоломью, — но наслышан о нем довольно. Он ведь, кажется, уже ушел в отставку, да? Не знаю, правда ли то, что о нем рассказывают, или просто досужие вымыслы… Что ж, Чарлз, будем надеяться, эти выходные пройдут без преступлений — Это отчего же? Только оттого, что с нами будет детектив? По-моему, Толли, вы ставите телегу впереди лошади, вам не кажется?
— Ну, у меня на этот счет своя теория.
— Что за теория, доктор? — заинтересовался мистер Саттертуэйт.
— Видите ли, я считаю, что человек сам притягивает к себе разные приключения, а не наоборот. Почему у одних людей жизнь увлекательная, а у других — унылая? Думаете, это зависит от обстоятельств? Ничуть не бывало. Один колесит по всему свету, и с ним ничего не случается. Накануне его приезда происходит кровавая бойня, только он уедет — землетрясение; на пароход, которому суждено пойти ко дну, он непременно опоздает. Другой же всю жизнь проводит в Бэллеме, ездит изо дня в день только в Сити, но у него сплошные неприятности.
1
2