Если не считать этого неприятного инцидента, о заключительных днях в Уитси вспомнить особо было нечего. Ставень в библиотеке починили, и со стороны полиции больше никаких претензий не поступало. Ночные стражи к своим уже привычным обязанностям добавили обязанность время от времени принюхиваться к щели под дверью судьи, но ни разу не учуяли ни малейшей утечки газа. Никакой намек на опасность не нарушил больше монотонность дней и ночей резиденции.
События, последовавшие за ужином в честь мэра города и представителей городского совета, возымели один результат, за который Дерек был им благодарен: сблизили его с Хильдой. Хотя тема, ставшая предметом их разговора после той злосчастной ночи, больше никогда не всплывала, возникшая тогда между ними обоюдная доверительность отношений сохранилась. Дерек обнаружил, что может совершенно свободно говорить с Хильдой на самые разные темы, притом почти на равных, и это было новым для него опытом. Он больше не испытывал почтительного трепета перед ее более обширным знанием жизни. Совершенно неожиданно он осознал, что наконец повзрослел. Но каким бы ни было установившееся между ними доверие, оно оставалось, выражаясь дипломатическим языком, односторонним соглашением. Ни разу он не испытал ни малейшего желания поверить ей тайну своей влюбленности. С ранее не свойственной ему проницательностью он ясно видел, что I при всей широте интересов Хильды существовали вещи, которые ее напрочь не интересовали, и в эту зону отсутствия интереса входили другие женщины.
На дружбу с Хильдой у Дерека оставалось тем больше свободного времени, чем меньше непрошеной фамильярности проявлял по отношению к нему Бимиш. По той или иной причине отношение Бимиша к нему и остальным членам их маленького домашнего сообщества претерпело решительную перемену. Прежде независимо от собственных неудач он всегда оставался бодрым и веселым или уж как минимум невозмутимым, словно был отгорожен от всех трудностей сознанием собственной значимости. Но во время уитсиских ассизов он чем дальше, тем больше выглядел измученным и загнанным, его состояние достигло такой степени, какую нельзя было объяснить только унижениями, доставляемыми ему шерифом. Он сделался непривычно молчалив и часами в одиночестве сидел у себя в комнате. Дерек подозревал, что он крепко выпивает, но если так, то выпивка теперь не оказывала на него даже отдаленно того же воздействия, какое Дереку однажды довелось наблюдать. У него явно испортился характер. Он не упускал ни малейшего случая снять стружку с Сэвиджа и Грина и несколько раз, выйдя из себя, вступал в желчные пререкания с секретарем выездной сессии суда. Дерек не любил его даже тогда, когда он был нарочито дружелюбен и снисходителен, однако теперь, в его новом обличье, почему-то стал невольно жалеть. Было настолько очевидно, что дурное расположение духа Бимиша является следствием каких-то скрытых несчастий и тревог, что Дереку почти хотелось утешить его или по крайней мере позволить ему излить свои неприятности. Будучи допущен к некоторым потаенным уголкам семейной жизни Хильды и увидев там разочарование и неудовлетворенность, он почувствовал в себе сострадание ко всему миру, и ему было искренне больно видеть этого самоуверенного развязного коротышку в таком плачевном состоянии.
Естественно, перемена в поведении Бимиша не прошла и мимо внимания Хильды. Но ее отношение к ней сильно отличалось от отношения Дерека. Для нее Бимиш был просто неприятным человеком, который к обычным своим дурным качествам прибавил теперь еще и постоянно плохое настроение. Такой недостаток милосердия с ее стороны придал Дереку ощущение собственного превосходства, несколько резонерское, но оттого доставляющее не меньше удовлетворения. В общем же растущее осознание маленькой драмы человеческих взаимоотношений, разыгрывавшейся в резиденции, вызывало у Дерека интерес и занимало больше, чем он мог ожидать, и последняя неделя пребывания в Уитси оказалась для него отнюдь не самой скучной за время турне. И тем не менее он мечтал о возвращении в Лондон и освобождении от этой каторги с энтузиазмом школьника, ожидающего каникул.
Глава 18
РЕКС ПРОТИВ ОКЕНХЕРСТА
Заваливая работой себя и всех окружающих, Барбер ухитрился закончить сессию в Уитси впритык к началу сессии в Истбери. Он даже счел необходимым покуситься на «дорожный день», который обычно целиком посвящен передаче атрибутов отправления правосудия от одного графства другому. Это, как следовало из комментариев официальных лиц, причастных к турне, являлось нарушением традиции, едва ли простительным даже в условиях военного времени. Уитси и Истбери находились на расстоянии менее двадцати миль друг от друга и располагались вдоль одной железнодорожной ветки. Поэтому ничего невозможного в том, чтобы, закончив работу в Уитси, возобновить ее в Истбери уже на следующий день, не было. Однако все, от секретаря выездной сессии до слуги маршала, сошлись в том, что с принципиальной точки зрения покушение на «дорожный день» равноценно покушению на самоё английское правосудие. Прислушиваясь к этому мнению, очень твердо выражаемому опытными людьми, Дерек мог лишь заключить, что оно, видимо, действительно имеет под собой серьезное основание, но не пытался даже притворяться, что понимает какое.