В четыре часа утра, как только приближающийся рассвет начинает белить небо над густыми кронами леса, мы уже на плаву и начинаем свой путь. Чтобы добраться до Пекана, мачты буквально приходится протаскивать между ветвями, так узок канал, который позволяет пройти туда при пятифутовой осадке нашего судна, и к тому же он прижат к крутому берегу. Между тем справа раскинулась широкая река, искушая нас отойти от берега. Но это искушение лукавого беса, которому мы уже научились не доверять. Достигли свайной пристани как раз вовремя: спустя полчаса «Синга Бетина» легла на дно. Чтобы поддержать престиж и обеспечить остойчивость судна я переношу на пристань один бакштаг, к великому удивлению экипажа бедора, нагруженного мешками с солью и постыдно увязшего в иле. Они никогда не слышали о таком классическом маневре.
В 60 милях от устья Паханга лежит большой остров Тиоман, где я твердо решил ненадолго остановиться на манер Летучего Голландца, даже если это отнимет остаток моих сил. Мыс сегодня как будто несколько восточнее от нас, чем обычно, ветер сегодня не совсем встречный, и с полными парусами мы идем хорошим ходом. В самом деле, после отплытия из Кузла-Тренгану это первый день, когда мы идем на всех парусах; до этого нам приходилось прибегать к мотору чаще, чем хотелось. Наконец мы отдаем честь парусам, делая по шести узлов при свежем бризе и усиливающемся волнении. Ночью нас уже отделяет от цели менее 10 миль и меня охватывает беспокойство при виде маяка, о котором нет упоминаний ни на карте, ни в лоциях. Тот факт, что эти почтенные документы несколько устарели, меня в данном случае не беспокоит. Но зачем здесь вообще понадобился маяк? Однако по мере приближения обнаруживается, что он торчит на скалистом островке, который иначе трудно было бы заметить. Маяк поставлен уже после издания моей доброй карты, ведь она печаталась в 1947 году и уточнялась в последний раз еще при Эдуарде VI.
Во второй половине дня мы прошли, не заметив их, над обломками «Рипалса» и «Риноуна» — двух крейсеров, потопленных в этом месте во время войны японскими самолетами-торпедоносцами. Глубина здесь не так уж велика, и недавно водолазы британского военно-морского флота, спустившись на дно, распознавали корпуса, пролежавшие на боку более 20 лет.
После того как минуешь маяк, в пределах видимости нет никаких предметов, но над морем уже разносится пьянящее благоухание жасмина, полумерии, диких лилий. Значит, земля близко! Мы идем по ветру, посылаемому нам высокими горами острова, защищенные от дыхания муссона, на гладком, как металл, темном море, и я рассказываю Жозе баснословную историю Марии I, короля народа мои. Его могила — главная и единственная достопримечательность острова Тиоман.
К концу XIX века некий француз, искатель приключений, высадился в Индокитае. Он объездил полуфеодальные княжества, над которыми французские власти осуществляли теоретический контроль. Это была эпоха «белых раджей Борнео», бредовых королевств Южной Америки и нелепых империй, насаждавшихся в Мавритании. Любой проходимец, если он был в состоянии купить несколько ящиков ружей, заказать художнику знамя и говорить о себе от первого лица множественного числа, мог претендовать на корону в пределах одного из белых пятен, тогда еще так живописно украшавших карты. И новый государь появлялся на международной сцене, если это не вызывало слишком сильного возмущения в министерствах иностранных дел старушки Европы. Так случилось и в этот раз, поскольку мои были малоизвестным племенем аннамских плоскогорий. Мария I был авантюристом, располагавшим средствами, чтобы претворить свои честолюбивые мечты в действительность. Он набрал солдат для личной гвардии, вооружил их и царствовал, не встречая сопротивления в этой дикой местности, простирающейся от Бан-Ме-Туон до Плейку. Новоиспеченный монарх был достаточно тонким политиком, чтобы заручиться поддержкой церкви, и под его строгим надзором обращение в христианство шло полным ходом. Но сайгонские власти забеспокоились. Они не желали мириться с таким шутовством в самом сердце молодой колонии. К тому же вооруженная интервенция была невозможной, даже если пренебречь тем, что этот нелепый государь прибрал к своим рукам миссионеров. А церковь — это такая сила, которую нельзя было игнорировать даже при либеральном президенте в 15 тысячах километров от колонии! Итак, предстояла война на истощение при помощи бойкота, война без единого выстрела до той поры, пока не иссякнут средства в сокровищнице Марии I. Нет денег — нет швейцарской гвардии и солдат мои. Лишенные жалованья, храбрые воины мои сбросят в кустах свою блестящую форму и возвратятся в родные хижины. Французская армия наступала, не нанося ударов, и Марии I, покинутому своими подданными, ничего другого не оставалось, как спасаться бегством. Он — государь в изгнании и ищет, где бы преклонить голову. Позднее его обнаруживают при дворе князя Паханга, который вначале оказал ему радушный прием, как попавшему в беду брату. Но спустя некоторое время князь, видимо, изменил свое отношение к беглецу. Опасался ли он, что в лишившейся короны голове таится слишком страстная жажда власти и зреют планы узурпировать власть своего хозяина? Можно представить себе интриги, клевету и зависть, процветавшие при этих маленьких дворах восточных деспотов, где примитивный макиавеллизм был движущей пружиной всей политики. Несчастный Мария снова стал изгнанником: его бывший друг милостиво разрешил ему управлять своими страстями, а заодно несколькими гектарами джунглей и несколькими десятками рыбаков, то есть всей территорией и населением острова Тиоман.