Гигантская пирамида острова Каримун пурпурным клинком врезается в фантастическое нагромождение лиловых кучевых облаков над Суматрой. Их раздробленные наковальни расщепляются на высоте более 4000 футов, приплюснутые невидимыми штормами в стратосфере. На несколько километров ниже темно-лиловое небо образует как бы твердую перегородку между отливающими ртутью тучами и мерцающей зеленью берегов. Район, где мы находимся, славится своими чудовищными шквалами, называемыми в лоции «суматрами». Они свирепствуют в проливе, как стадо диких буйволов, и набирают за свою короткую жизнь достаточно силы, чтобы уничтожить целую армаду. Сейчас ветер повернул на север и дует с суши, к моему огромному облегчению.
Весь день мы шли змейкой, обходя келонги то с одной, то с другой стороны. Присовокупляясь к подвижным отмелям, пиратам и «суматрам», келонги дополняют список развлечений, уготованных для моряков, плавающих в проливах. Келонги — это длинные ряды шестов, вбитых в дно перпендикулярно берегу. Некоторые из них насчитывают в длину 100—150 метров. Келонги встречаются всюду, где глубины не достигают 10 метров, а это означает, что они могут тянуться на 10 миль в открытое море. Одна оконечность келонга представляет собой платформу с хижиной, которая служит убежищем для рыбаков и складом для их снаряжения. Ночью между шестами ставят сети, и мощные ацетиленовые лампы привлекают к ним рыбу. Обиднее всего, что из 20 келонгов один непременно ночью бездействует и, следовательно, не освещен. Днем это только неудобство, мешающее плыть напрямик, но в темноте вам угрожает серьезная опасность. Вскоре нам предстояло испытать это на себе.
Темнота наступает так мгновенно, как если бы кто-то погасил солнце. Мы находимся на траверзе Бату-Пахата, где хотим укрыться на ночь, но добраться до входа в реку, судя по карте, удастся не раньше, чем наступит полная темнота (еще одна западня). Луны не будет (сегодня ее последняя четверть), и тем не менее соблазн воспользоваться попутным ветром и продолжить плавание очень силен. Небо ясное. Только над Суматрой скопились грозовые облака. Я стремлюсь добраться до Малакки как можно скорее: мы еще не наверстали упущенного времени, и это плавание вне программы не должно продолжаться слишком долго, если мы хотим добраться до Калимантана раньше, чем задуют северо-восточные муссоны.
Ветер свежий, и я спускаю два бамбука на гроте. Продолжаем идти хорошим ходом и сидим перед штурвалом с веселыми сердцами, выжидая появления проблесков маяка Танджунг-Тохора на низкой косе, которую нам надо обогнуть, прежде чем окончательно взять курс на Малакку.
И... трах! Раздается страшный треск! Мы буквально подпрыгиваем в воздух, с размаха заскочив в келонг. Бамбуковые шесты носятся вокруг нас, царапая корпус «Синга Бетины»: усы гафеля, подобно шпоре, пробили проход в изгороди. Это случилось так быстро, что ничего предпринять уже нельзя. Я задаюсь вопросом, а к какому вообще маневру можно было прибегнуть? «Синга Бетина» даже не замедлила ход. Все окончилось за пять минут. Последний кусок сломанного бамбука падает на крышу задней каюты, шкоты протравлены. Я хватаю электрический фонарь и мчусь на нос, чтобы найти повреждения. Это невероятно, но я не нахожу никакого следа столкновения. Мы смеемся, но, кажется, несколько нервно. Трах! Еще один оглушительный треск ломающегося дерева, и обломки прыгают вокруг наших голов! Итак, произошло второе столкновение, на этот раз более серьезное, довольно близкое от концевой платформы. Мы различаем хибарку и высокие шесты, на которые рыбаки подвешивают свои шлюпки. Еще раз «Синга Бетина» проскакивает через препятствие без единой царапины, но приключение теряет прелесть новизны. Не можем же мы в самом деле превратиться в морской бульдозер, сшибая келонги на малайзийском берегу. А в эту черную как смола ночь даже самая бдительная вахта бесполезна. Нельзя ничего заметить, пока не произойдет столкновение. Нужно что-то предпринять, но что именно?
Ответ пришел сам собой: ветер вдруг стих, как будто кто-то спустил завесу. Это предостережение, которое я научился распознавать и уважать. Бросаюсь на нос, убираю кливер и фок, травлю фал грота и закрепляю все как можно прочнее. Запускаю мотор (как раз вовремя). Завывая, как тысяча чертей, на нас обрушился шквал. Думается, нам нигде еще не доводилось испытывать такой шторм, хоть нас не раз трепало. Море превратилось в кипящий котел коротких, рубленых волн, белых, как молоко, и фосфоресцирующих. Двинув рычаг газа до отказа, мне удается держать форштевень по ветру в сторону открытого моря. Не думаю, чтобы мотору нравилось такое обращение, но, как только я пытаюсь снизить мощность, мы сваливаемся бортом к волне, и мне трудно выравнить судно. Дождь низвергается сплошной твердой глыбой. Нет, он не падает, а несется параллельно палубе прямо нам в лицо. Он душит и ослепляет. Жозе сидит на корточках у компаса с фонарем в руке и следит за курсом, в то время как я пытаюсь уйти подальше от берега. Ветер вновь заходит на юго-запад, по мере прохождения шквала, и мне становится страшно от мысли, что он может опять втиснуть нас в опасную бухту между Танджунг-Тохором и Бату-Пахатом. В то же время я боюсь слишком далеко заходить в пролив, где нас протаранит любой пароход: наши отличительные огни были задуты как простые свечи, но если бы даже они горели, видимость в этот момент сократилась до нуля. Маяк Танджунг-Тохора мы, разумеется, не видим. Приходится отворачиваться, чтобы глотнуть воздух, и я с трудом слышу, как Жозе, уткнувшись носом в нактоуз, чудом умудряется читать картушку компаса и кричит мне: «Два-два-пять... два-три-ноль!..» Кажется, что она находится на расстоянии 100 метров, а не в двух шагах от меня.