Жозе в полной панике. Механик исчез в темноте, провалился между двумя корпусами, сталкивающимися по прихоти волн. Он, несомненно, будет раздавлен толчеей, как только вынырнет на поверхность. Жозе орет, чтобы Джон отплыл в сторону и быстрее направился к пристани, но с упорством пьяного он стремится вновь втиснуться между судами, крича по-английски: «Не беспокойтесь, миссис Анри, я здесь с моим братом Беном, и мы все установим как надо ради вас». Это продолжается до тех пор, пока Жозе вместе с братом Беном хватают его за загривок и, как это ни покажется невероятным людям, разбирающимся в направлениях сил, втаскивают на палубу. Даже спустя 12 часов Жозе, рассказывая об этом, чуть не плачет от пережитого страха и нервного потрясения.
На второй день рождества прибыло рангоутное дерево, при виде которого я чуть не погиб от закупорки сосудов. Да, такое дерево наверняка не сломается! Оно подошло бы для трехмачтового судна, которому предстояло не меньше 100 раз обогнуть мыс Горн. Четыре человека, пошатываясь от тяжести, подняли одно бревно на борт, причем самое маленькое — фок-рею! Даже Джон, не будучи мореходом, смотрит на них обалдевшими глазами. Чтобы его успокоить, я один занимаюсь оснасткой и поднимаю паруса, наложив предварительно для надежности несколько дополнительных талей. Починенные паруса похожи на лоскутное одеяло. Ничего, так они выглядят забавнее! Я демонстрирую полное самообладание, но по горло сыт Макасаром и готов уйти отсюда вплавь, лишь бы не задержаться еще на неделю. Между тем я сознаю (и Жозе об этом догадывается), что если мне еще как-то удается маневрировать на спокойной якорной стоянке, то в открытом море придется туго.
Делаем последние закупки: набиваем две толстые бамбуковые трубки длиной по 60 сантиметров и шириной в 15 хорошим и крепким индонезийским табаком, единственным, который я способен курить за неимением французского перло. К тому же у него есть еще одно преимущество: он баснословно дешев. Мы ужинаем у Джона в последний раз, а на следующее утро он провожает нас, захватив в качестве прощального подарка большую корзину, наполненную бутылками с пивом и тремя великолепными тортами, испеченными его матерью. Другой наш друг, лоцман Танджкудунг, преподнес нам несколько бутылок чудесного фруктового сока, благоухающее творение его жены. Всем нам было грустно расставаться. Но Вселенная подает нам знак. Мотор мощно рычит, мы отдаем швартовы и салютуем флагом, огибая причал Управления порта. Даже господин Рюрю перестает на нас дуться и кричит что-то ободряющее. Макасар отпускает нас на Амбон (Молуккские острова), и мы отправляемся в путь, подгоняемые свежим западным бризом. Запись в судовом журнале гласит: «Мы должны быть на Амбоне 10 января, на Тернате 20-го, на Замбоанге 5 февраля и в Маниле 1 марта». О святая наивность!
10
Новый год — новое море
Кажется, удача вернулась к нам. Мы бежим вдоль берега к юго-западной оконечности Сулавеси, проскальзываем между островом Танакене и большой землей, затем постепенно поворачиваем на восток, следуя изгибу береговой линии. Грозы расцвечивают ночи, рассыпая молнии вокруг нас, но не задевают судна, хотя ветер свежеет и к 3 часам утра мы идем уже под фоком и кливером. Днем поднимаю грот и весьма довольный собой записываю в бортовом журнале: «05°45' южной широты — самая южная точка на нашем пути в Америку, если нам суждено туда попасть...»
Остроконечная вершина Ломбо-Батанг вздымается из молочного тумана на 3000 метров с левого борта. Туман окутывает низменности, а волнистые линии гребней уходят в бесконечность. Эта акварель, выдержанная в зеленых и дымчатых тонах, прекрасна. За сутки после выхода из Макасара мы прошли более 80 миль. Для каботажного плавания совсем недурно! Ветер крепчает, а море становится все более бурным. Но мы на хорошей скорости входим в пролив Салаяр. Ширина его всего четыре мили, и вдобавок он загроможден несколькими островами. Выбираем фарватер, который кажется нам самым глубоким к северу от маленького булыжника, каким предстает перед нами остров Паситанете. Ветер дует прямо в корму, и я испытываю неприятное ощущение от чрезмерной близости береговых уступов, о которые с ревом разбивается прибой. Но момент для умышленного выхода из ветра неподходящий, и я потею за штурвалом, стараясь сохранить курс и держаться подальше от уступов. Проходим буквально на волосок от них. Как только Паситанете оказывается позади, беру круче к ветру, и волны немедленно сглаживаются. Но море по-прежнему очень бурное и кипит течениями и водоворотами, увлекающими нас. Ветер не подает никаких признаков ослабления, и я решаю уменьшить парусность, что, разумеется, следовало сделать до того, как войти в пролив. Теперь мы начинаем сознавать, чего стоит наше новое рангоутное дерево! Мы приводим судно против ветра, что не так-то легко среди неистовствующих бурунов, и пытаемся закрепить гик. С помощью топенантов я поднимаю его как можно выше, но этого недостаточно. Приходится поднять его повыше на свое плечо, чтобы положить на крышу задней каюты. Напрягаю все мускулы, дабы сдвинуть его с места, тогда как Жозе выбирает большой шкот с такой стремительностью, что ломает кость в левом запястье. В анналах яхтсменов-любителей это редкое происшествие. Я в свою очередь повредил правую ключицу, но у нас нет времени обращать внимание на такие мелочи, за что мы еще поплатимся полгодом мучений. Надо во что бы то ни стало водрузить проклятый гик на место, но нам это удается лишь после долгой борьбы. Спустить парус кажется нам уже детской игрой, хотя судно скачет, как дикая лошадь. Разбитые и опустошенные, мы пытаемся отдышаться, а «Синга Бетина» тем временем продолжает свой бег. Предстоит покрыть 90 миль по огромному заливу Бони. Это одно из тех обаятельных мест, какие я хотел бы исследовать на досуге. Но наше расписание гласит: «Амбон 10 января», и приходится оставаться глухим к зову сирен залива Бони. Земля — это сладкий пирог, но никогда не удается отведать его больше одной жалкой крошки.