Прошли сутки с того момента, как мы приняли решение прекратить кругосветное плавание, находясь в море Банда, и взяли курс на португальскую колонию Тимор.
Наше положение становится все хуже и хуже: мотор не работает, паруса в лохмотьях, рангоут сломан, обшивка как решето. В таком виде наше судно! Что же касается экипажа, то он не в лучшем состоянии. Мы изнурены беспрерывной работой и тревогой, промокли насквозь и пали духом. Вот уже несколько дней, как лишены возможности приготовить себе что-нибудь горячее и питаемся какой-то омерзительной снедью из консервных банок. Ночью нельзя спать на койках, и мы устраиваемся как можем на покатом полу задней каюты, стараясь немного согреться под мокрыми одеялами. Пытаюсь по-прежнему держать курс на юг, но боюсь, что с западным ветром, поднимающимся при каждом шквале, и с весьма ограниченной площадью парусов мы не очень-то выдерживаем нужное направление. По правде говоря, мы вообще никуда не продвигаемся. Небо все время покрыто тучами, но, даже если бы появилось солнце, мне бы это не помогло. В Макасаре никто ничего не слышал о «Справочнике по навигации», а с 4 января астрономическая навигация отошла для нас в прошлое. Если бы у меня были хоть малейшие математические способности, я, разумеется, смог бы экстраполировать по моему старому справочнику часовой угол и склонение по меньшей мере на первые дни января. Но я слишком туп или ленив, чтобы обречь себя на такой труд, результаты которого, впрочем, носили бы чисто академический характер. В этом районе нет недостатка в островах, по которым мы могли бы проверить свое положение, до того как попадем на Тимор. Он находится всего в 220 милях к юту. Для океанского плавания это расстояние ничтожно!
Честно говоря, я пребываю в состоянии полного отупения и могу лишь заставить себя выполнять самые неотложные работы: откачивать воду, крутить штурвал да время от времени грызть сухарь... Я лежу под обломками надежд, раздавлен крушением мечты, которая зародилась во мне в 1942 году, когда сама возможность выжить казалась сомнительной нашей маленькой горсточке друзей, находившихся в концлагере в Миранде-де-Эбро. Коченея от холода и терзаемые голодом в ту суровую кастильскую зиму, мы страдали от болей в пустом желудке, но наши головы были начинены эпическим бредом и мы строили планы на будущее. Прежде всего надо поскорее во что бы то ни стало улизнуть отсюда, добраться до Англии, в боях каждому из нас обрести свою родину — Бельгию, Польшу, Францию. А затем... не помню, кто первым произнес эти слова: «После войны я раздобуду себе судно и совершу кругосветное плавание». Был ли то Морис, который через несколько месяцев стал десантником, или Арман, спрыгнувший на парашюте в Бельгии, чтобы заняться научной разведкой, так как он получил высшее образование, или Гёц, с которым мы вынашивали сногсшибательные проекты побега и который погиб через год, подорвавшись на мине? Не помню! Могу только сказать, что такие гордые мечты были в резком контрасте с нашим жалким положением. Через год после окончания войны оставшиеся в живых встретились, как договорились, у подножия обелиска на площади Согласия. В большинстве мы еще носили военную форму. Некоторые не пришли на свидание. Так, неизвестная девушка принесла нам телеграмму от своего брата, который, покинув Китай, застрял в Австралии. Одни были уже женаты, другие завоевали известное положение, третьи еще искали свое место в жизни. Через три года все забыли свои пылкие мечты, которыми мы некогда делились, сбившись в тесный кружок около маленького костра из прутьев и попивая чай, присоленный для того, чтобы он напоминал бульон. А если некоторые еще об этом вспоминали, то с сострадательной улыбкой по отношению к девятнадцатилетним юнцам, которым дозволены мечты о подобных эскападах. Теперь мы были прикованы к месту положением в обществе, семьями и работой. Только я один, казалось, был обречен на то, чтобы прижимать к груди старую мечту, которая, как лиса, грызла мое сердце. Я знал: придет день, когда я стану у руля собственного судна, увижу страны, скрывающиеся за далекими горизонтами и остающиеся пока для меня лишь обозначениями на картах Атласа мира. Мне хотелось совершить это не только для себя, но и в честь всех товарищей по лагерю, мертвых и живых. Борьба за претворение мечты в жизнь была долгой и порой казалась безнадежной.