Меня охватывает такой восторг, что, когда в 11 часов на нас обрушивается повседневный шквал, я даже глазом не моргнул. Между тем на этот раз шквал предстает во всей своей красе: скорость ветра не менее 50 узлов, и такая катавасия продолжается несколько часов. Нет никакой возможности нести хотя бы фор-стенги-стаксель. У меня нет лоции Арафурского моря, но ничто не может погасить мой оптимизм. Я по-прежнему думаю, что до Австралии нас будет сопровождать только хорошая погода, а этот шквал не что иное, как запоздалый прощальный привет, посланный нам вдогонку морем Банда. Разумеется, на море сильный шторм. Незадолго до наступления ночи мы пересекли путь грузовому судну, шедшему на запад. Я знаю, что мы находимся на трассе судов, следующих от восточного побережья Австралии к Сингапуру и в Европу. Штормовой фонарь, выставленный в дополнение к нашим слабосильным ходовым огням, то и дело задувают сильные порывы ветра, и я намереваюсь поднять большую пустую банку из-под сухарей на верхушку мачты, чтобы она служила отражателем для корабельных радаров. (Технический прогресс ничто не в силах остановить!)
Как обычно, в 6 часов пытаемся принять сигнал и метеорологическую сводку из Дарвина, но помехи так велики, что мы ничего не слышим. Мне удается поймать лишь несколько слов, и я догадываюсь, что речь идет о циклоне, обрушившемся на северное побережье Австралии. Мне хоропо известно, что в этой части света можно встретиться с тропическими ураганами. Но для начала года это как будто рановато, ведь опасный сезон приходится на апрель. Кажется, мой оптимизм в отношении погоды, господствующей в Арафурском море, несколько преждевремен.
Ночь выдалась тяжелой, а следующий день и того хуже. Море бурлит, шеренги шквалов следуют одна за другой. Жозе чинит парус, я откачиваю воду, а Телемах, которого мутит от качки, дремлет на коленях у Львицы. Это самое лучшее, что он может сделать, так как его попытки помочь хозяйке, орудуя иглой и ниткой, ею не ценятся. Вечерняя сводка на ближайшие двое суток предвещает шторм. Прелестно! На ночь устраиваемся в нашем убежище на случай плохой погоды, то есть на полу каюты, под столом для карт. Свое жалкое ложе разделяем с обезьянкой, секстантом, биноклями, пель-компасом, карабином и сигнальной лампой. К этому добавляется полный комплект навигационных таблиц (14 слегка заплесневелых томов форматом в четверть листа) и лоции для Южной Америки. Тесновато, что и говорить, но зато, если посреди ночи нам вздумается зайти в Вальпараисо или охотиться на кабанов, у нас все наготове!
В 3 часа ночи разбивающийся вал, набежавший с кормы, выламывает дверь кормовой каюты, и 200 галлонов воды прокатываются по ней из конца в конец. Постель, обезьянка, секстант и все прочее плавают в темноте, а волна тем временем стекает через переднюю дверь. Сампан, подвешенный на талях у платформы, сорван. Это серьезная потеря. Висит только кусок его форштевня; доски наружной обшивки корпуса разбиты вдребезги, и мне приходится срезать фал, чтобы обломки не заблокировали руль. Обессиленные, падаем на мокрые матрацы, и каким-то чудом нам удается проспать до 8 часов. До чего же мы устали!
Весь день испытываем странную, щемящую тревогу. Нам чудится, что судно наполняется водой. Поднимаю пайолы через каждые 10 минут, страшась увидеть наполовину затопленный трюм. Чистейший маразм! Мы по-прежнему забираем немного воды через верхнюю обшивку, но в этом нет ничего тревожного! Откачиваю воду на протяжении нескольких минут утром и вечером (разумеется, несколько минут я провожу у самой помпы, не считая получаса, затрачиваемого на разборку и сборку фильтра!).
Затем в течение нескольких дней погода, коротко говоря, несколько улучшается. Море по-прежнему бурное, ветер сильный, а небо покрыто облаками, но стрелка барометра поднимается, и это нас радует.