Ивась, внимательно слушавший Грицько, не мог ничего сказать о своих приключениях. Он дважды сидел, а теперь сел опять и, кроме разгорячённого воображения о побегах, не мог бы ничем порадовать товарищей. Поэтому он просил Олека, который бежал из тюрьмы трижды, поделиться впечатлениями, хотя бы о последнем побеге, о котором так много писала вся пресса. Побег этот совершён был через пролом пола камеры старой, дрогобычской каторжной тюрьмы.
- Нет, - перебил мысли товарищей Олек, - слушайте лучше об огромном трагическом событии, которое произошло здесь всего год назад. О нём писали очень мало, потому что оно связано было со значительным скандалом всей порядочной патриотической обывательщины.
- Многое из того я сам пережил, остальное я склеил вместе на основании разговоров с очевидцами события и близкими одного из лучших моих товарищей, героя события.
- Я сидел год назад в этой же тюрьме вместе с товарищем Тарновским. Это был крепкий человек, а главное отважный революционер.
Олек вздрогнул от воспоминаний, и оба слушателя увидели в свете нефтяной лампы, коптившей против них на стене, строгий, напряжённый взгляд больших чёрных его глаз. Олек переборол волнение и рассказывал.
- Тарновский пробыл несколько лет в царском плену, с первых дней революции боролся в рядах компартии. Он был комиссаром одного из полков, который во время поворотного наступления на поляков подошёл почти под Львов. Затем Тарновский работал на разных ответственных должностях и наконец, перейдя границу, начал работать здесь в рядах нашей партии. Отец его был украинцем, мать же - полькой. Роман Тарновский, закончив ранее профессиональную школу, работал паровозным машинистом. Это не легко ему было, но ему это было надо, не столько для заработка, сколько, особенно, для широкой связи в нелегальной партийной работе. Год назад ему было всего 34 года. Напряжённо поработав, Роман успел наладить партийную работу почти на всей железнодорожной сетке и был членом железнодорожного комитета компартии. Последней его большой работой была организация подпольной типографии, которая удалась блестяще. Ряд партийных брошюр и нелегальный орган партии «Труд» печатались в этой типографии и положили начало нелегальному партийному издательству.
- Типография работала уже четыре месяца, как вдруг всё это провалилось. Провокатором был известный вам студент Штицберг, погибший во время ареста. Роман убил его.
- Арестованный и избитый, он сидел в соседней камере № 127, где сейчас караулят наши жандармы. Я сидел тогда в нашей камере, следовательно, как видите, мой комендантский стаж большой. Мы перестукивались с Романом целыми днями, а во время прогулки я видел за решёткой не раз его лицо. Он ждал суда, а вместе с тем долголетней каторги. Сегодня наше любезное правительство позаботилось уже об институте наглых судей и наказывает на смерть за такие проступки в течение 48 часов. Тогда ещё не было того совершенства...
Рассказ Олека был прерван взрывом патриотической песни «Бартош», зазвучавшей в коридоре из уст жандармов. Один из них, открыв окошко, крикнул в адрес тройки заключённых:
- Сукины дети, на ноги!
Он стрелял в потолок камеры из револьвера и, угрожая повторной стрельбой, кричал злобно:
- Каждый на своё место, иначе перестреляю:
Каждый из узников видел и слышал всякое, так что их не удивило поведение завоевателей; но они расположились каждый на своей койке. Это удовлетворило молодого воина и он, захлопнув дверцу окошка, отошёл.
Только теперь почувствовали заключённые холод. Ветер гулял между стенками камеры, а за окном слышны были каскады дождевой стихии.
Закрутившись на кроватях в одеяла, Ивась и Грицько насторожились, чтобы слушать дальше повествование Олека. В соседней камере часовые, закончив петь «Бартош», затянули набожную песню «Сердечная матка».
- Вы слышали, - рассказывал спокойно Олек, - о следственном судье Гржибовском. Это был отъявленный фашист, пьяница и карьерист. Он вымотал нервы многим нашим товарищам. Все методы полицейского следствия он знал хорошо и умел ими пользоваться. Он сам бил заключённых, а когда надо было, то переводил заключённых из судебной тюрьмы в полицейские аресты, где уже добивали упрямых. Гржибовский был мастером провокации, и все Штицберги работали на него, потея от страха. Убитого Штицберга он любил и воспитывал его для великих дел. При помощи него Гржибовский провёл ряд политических процессов. Его делом была продажа в Берлине новейшей маленькой печатной машины, которую закупил для Ромки один из наших товарищей. Эта машина была причиной провала.