Ее переносица провалилась, ноздри задрались вверх, выглядели двумя черными дырками между впалыми щеками в сетке воспаленных сосудов. Мутные глаза выражали туповатое удивление. Лохмы цвета пакли с заметной проседью торчали клочьями из-под полинявшего платка, когда-то алого, нынче — рыжего, а расплывшаяся фигура была закутана в застиранную рвань неопределенного цвета… Она поставила на грязный стол деревянную солонку с крупной желтой солью, которую принесла с собой.
И тем ужасней Егору было смотреть на нее, что хранили ее лицо и ее тело следы четкой, строгой северной красоты. Чистой красоты, редкостной…
— Ой… — женщина остановилась и принялась, сощурившись, рассматривать Егора. — А ты-то кто ж? Ко мне, чай?
— Нет, — сказал Егор. — Я к Симке твоему. Егором меня звать. У Силыча остановился.
Женщина усмехнулась, показав мелкие и белые, еще яркие зубы.
— А… музыкант? Цыган рыжий… Мне Савельиха сказывала. К Симке?
Егор кивнул согласно, и Симка, прислонившийся к нему плечом, как котенок, тоже кивнул.
— Утешеньице мое веселишь? Что, музыкант, чудный сынок-то у меня? — сказала женщина с неожиданной нежностью, и, когда Егорка улыбнулся в ответ, добавила: — ишь ты… Понимаешь, что к чему…
— Понимаю. Сколь лет-то ему?
— А тринадцатый. Ты не думай, Егорка, что он дурачок — деревенские, они без понятия болтают. Блаженный он у меня, это не без того, а разумения-то у него на пятерых нашенских хватит…
— А отец-то ему кто? — спросил Егорка, смутившись.
Симкина мать мечтательно усмехнулась.
— Вот, отец… А монашек один. Божий человек, издалека шел, видение, сказывал, было ему…
«Не монах, — подумал Егор. — Не помнит она. Без мужа живет. Гулящая она», — и почувствовал такую же тоскливую боль в душе, как при виде раненого зверя.
— Ты, грил, Мотря, мне верь, — продолжала женщина тем же тоном, каким рассказывают сказки. — Мне, грил, старец явился весь в светах, стоочитый[8], и велел, значит, к первой встречной бабе идти — а тута, значит, ты, грит, и попалась… Я в молодках красавица была…
Егор слушал ее рассказ, который лился точно и плавно, потому что был пересказан уже бесчисленное множество раз, и перебирал влажные Симкины волосы. Он уже знал, что его собственные предчувствия его не обманули.
— В нем, в Симке-то, смысл особый, — говорила Матрена, а Симка, склонив голову набок, смотрел на нее с лукавой полуулыбкой, — Грехов на нем нет, на блаженненьком, страха в нем нет — только сердечком за всех болеет. К мельникову Рябчику, уж на что тот злющий пес да лютый, чуть не в будку забирался. Устинова быка, как тот взбунтовался, на веревочке из стада привел, как овечку какую. Любую тварь привечает, любого гада — разве вот людей сторонится. Обижают его. Не жилец он тут. Чудно, что тебя этак признал.
— Чудный он у тебя, Матрена, — сказал Егор тихо. — Ты береги его. Он нынче под дождем в одной рубахе котят хоронил — озяб…
Матрена всплеснула руками и издала странный звук между смешком и сочувственным аханьем.
— А я-то гляжу: у забора, никак, могилки накопаны! Симк, а Симк, а крестики-то пошто поставил? Православные, нешто, они, котята-то твои?
Лицо Симки снова стало страдальчески сосредоточенным, будто, готовясь объясняться с кем-то, он заранее ждал, что его не поймут. Он беспомощно взглянул на Егора.
— Они ж не крестились в церкви, котята-то, — сказал Егор.
— Так ведь… крест, он… туда… — Симка облизал губы и поднял глаза к потолку. — Там, знаешь…
— Дорогу на небо он хотел показать котятам, — перевел Егор серьезно. — Не знает, как иначе-то…
Матрена усмехнулась.
— Чему ж на небо-то попадать? Чай, у котят-то твоих души нет — только пар…
Симка мотнул головой и глаза у него снова сделались влажными.
— Ты, Матрена, не говори так, — сказал Егор, положив Симке руку на плечо. — Ты ж, небось, не знаешь, у кого какая душа, а Симка твой знает. Сама говоришь — блаженный он, стало быть, от Бога ему открыто. Ты его таким вещам не учи — он бы сам научил, коли понимали б его.
— Чудак ты человек, — сказала Матрена. — Вроде парнишка еще молодой, а рассуждаешь, как старик, да складно так… Ты из староверов, что ль?
Егорка пожал плечами.
— А тебе на что? Ну хоть бы и из староверов. Да не в том дело, — он наклонился к Симке. — Слышь, Серафим, идти мне надо. Мамка твоя проводит меня, а ты за мной не ходи. Хорошо?
Симка посмотрел на него с тихой укоризной.
— Да ты не грусти, ничего, — сказал Егор. — Я теперь в Прогонной жить буду. Еще приду вскорости. Надоесть успею тебе.
8