Только барыня-то чем виновата? Блудлива, конечно — но не пугать же ее за это до смерти… Добрая баба и глупая, хоть и барского роду.
«Ну, не век он станет вековать у своей зазнобы. Завтра, чай, домой вернется, а в сумерки на дворе подкараулю его», — решил Демьянка, и до завтрашнего вечера успокоился. Возвращаясь в свою лесную руину, походя заглянул в Аришкин сон — не удержался. Троица ей снилась, яркая весна: как девки венки плетут да рядятся… как скитской Лешка, шут, в сарафане да в платочке, причитает: «Девушка я бессчастная, никто меня замуж не берет», — парни хохочут, а сама Аришка доплетает веночек, глядит, не идет ли Демьян, да поет: «Распосею свое горе по чистому полю… Уродися, мое горе — не лен, не пшеница, уродися, мое горе — трава муравая…»
Лететь сквозь вихрящийся мрак сладко было и грустно.
Снегопад за ночь улегся. Утро пришло серенькое и мягкое; солнце слабенько просвечивало сквозь небесную муть, а снег под ним лежал пышный да рыхлый и под валенками не скрипел.
Лаврентий спозаранок ладил во дворе сани, когда Игнат окликнул его через плетень.
— Здорово, Битюг!
Лаврентий выплюнул пяток мелких гвоздей, которыми хотел закрепить полость, взглянул исподлобья, боком — как зверь бы его посмотрел:
— Лаврентием звали.
Игнат рассмеялся.
— Да брось! Вся Прогонная тебя Битюгом зовет — и дельно. Ты же, говорят, можешь мирского быка голыми руками на землю повалить — или болтают?
Лаврентий в сердцах швырнул в сани молоток.
— Болтают. Выходь на поодиначки — сразу и сам узнаешь. Погреемся?
Игнат, смеясь, заслонился ладонями.
— Нет уж, мне еще жизнь дорога! Да ты не болтай зря — я ж по делу пришел. Охотишься?
— Тетерок с зайцами бью иногда.
— А крупного зверя? Волка?
Лаврентий запнулся на вдохе.
— А на волков в одиночку не ходят.
Игнат ухмыльнулся, пожал плечами:
— Так соберем мужиков, за чем дело стало! Волков развелось — к самой деревне подбираются. Один, черный, громадный, к барской усадьбе повадился, чуть ли не в окна глядел — так барыня десять рублей за шкуру обещала. Не лишние бы, а?
Лаврентий отломил от растрощенной[25] жерди длинную щепку, сломал ее пополам и снова пополам. Сказал, еле держа себя в руках:
— Что-й-то? Кобылу, что ли, барынину, волки загрызли? Аль купчине твоему полушубок порвали? К спеху как вам душегубство занадобилось…
— Душегубство?
— А что ж, волк-то, по-твоему, не божья тварь? На что сейчас убивать-то их?
Игнат взглянул смешливо.
— Из тебя, Лаврентий, похоже, вчерашний хмель не выветрился! Опомнись — и послушай еще раз: барыня Штальбаум за волчью шкуру десятку дает. Десять рублей. Достаточная причина? Или у тебя деньги лишние завелись?
Самообладание Лаврентия, и без того вовсе не безграничное, иссякло до дна. Глаз бы не успел уследить за его рывком вперед — через единый миг Лаврентий сгреб Игната за грудки, просунув руку между слегами плетня, и дернул к себе. Игнат пухом влетел в плетень, припечатавшись к нему всем телом, и, вместо того, чтоб пытаться отбиться, принялся отталкивать от себя промерзшие заснеженные деревяшки.
— Ополоумел, Битюг?!
Лаврентий несколько ослабил хватку, дал Игнату чуть отодвинуться — и рванул еще раз, так, что затрещали либо слеги, либо ребра:
— А теперь меня послушай, пес. Вольно Глызину с барыней за живодерство деньгами платить — только я-то тебе не живодер, сучий ты потрох! Кабы волки обездолили кого иль на возчика напали — я б первый на облаву пошел, но чтоб за десятку живую тварь жизни лишать — других охотников поищи. И так ничему живому от вас проходу нет — и зверь, и птица, все бежит да хоронится…
— Да пусти ж меня, скот!
— Я-то не скот, я — человек, у меня душа, а ты-то кто? Бегаешь да брешешь, как кобель, для Глызина дичь поднимаешь? — Лаврентий нехотя разжал руки, и Игнат чуть не сел в снег. — Ступай от моего двора подалее, пока цел.
Игнат отряхивал полушубок, дергаясь лицом.
— Упился до полного скотства… Совсем не соображаешь, что делаешь, ошалел от пьянства… Ну, берегись, Битюг…
Лаврентий мрачно усмехнулся.
— Никак грозишь мне? А что ты мне сделаешь? Зубы выкрошишь, аль ребра поломаешь? Ну давай, пес, давай, выходи спроть меня — потеха-то, чай, будет!
Игнат окинул его презрительным взглядом.
— Думаешь, на тебя управы не найти? Ладно, посмотрим, — и ушел прочь, только чуть-чуть быстрее, чем полагалось бы самосильному мужику после почти не состоявшейся драки.