Мы сказали, человек испытывает свою пригодность к вечности только тогда, когда говорит предмету своей любви: «навсегда, навеки». Ничего не зная о Пармениде, сложным философским приёмом упразднившим Преходящее, влюблённый своими силами из подручного материала делает то же самое – отрицает текучее время. Но в его случае, он добивается того же не умозаключением. Собственно, уже Зенон, послушав Парменида, хорошо доказал при помощи своих твёрдокаменных парадоксищ (paradossacci), что пытаться упразднить Преходящее рациональным умозаключением, – это языковая и логическая ловушка (и потому бесперспективное занятие).
Упразднить эту напасть можно, но – только посредством мужественного выбора, т. е. актом своей целенаправленной воли к одному избранному существу. Поскольку воля нетелесна и неразрушима (indistruttibile), ей в самый раз взять на себя функцию носителя и резервуара вечного (comodamente fungere da un capace contenitore et vehicolo dell’eterno). Заложенная в понятии вечности истина Неизменности становится чем-то конкретным, конкретизируясь в изъявлении неизменной любви к конкретному человеку. Это то, что мы обыкновенно называем «выбором» (un atto di volontà, quod onmes dicunt volgarmente «la scelta»).
Миниатюра из: Кристина де Пизан, «Послание богини Офеи, коее направила она Гектору Троянскому, когда тот пребывал в возрасте пятнадцати лет», ок. 1406. Государственная библиотека Франции, Париж.
V. Свобода и метафизическая математика
Вечная любовь, хотя нуждается в этом меньше, чем любая другая, обретает свою полноценную бытийность при наличии взаимности сторон. Здесь я попрошу Вас о любезности быть предельно внимательной. Поскольку сейчас произойдёт фокус: непростая мистика сложения простых чисел.
Дело в том, что в данном случае сумма двух единиц (1 +1) никак не может равняться двум. Число 2, согласно Пифагору и Аквинату, обозначает ситуацию противостояния. 2 есть первое из составных чисел и, как прототип бинарности, полярности и столкновения – отторжения, 2 порождает противоречие, разрушение, смерть, самоуничтожение, аннигиляцию. Говорит Аквинат: «как рождение, так и порча рождаются из противоположностей». Только Единое, прояснили теологи, не может быть субъектом Становления (а значит, рано или поздно, исчезновения).
Парадоксальным образом, арифметическая формула любви выглядит как «один плюс один не равняется двум, но равняется Одному». 1 +1 ≠ 2 = 1. Как видим, тут налицо математический нонсенс и абсурд, равно неприемлемый как для Пифагора, так и для математики наших дней. Но логика абсурда и нонсенса – естественная среда обитания чуда.
Как устроено это Единство? Следует ли это понимать в том смысле, как обычно и делают, что каждый из его слагаемых становится лишь «половиной»? Наверное, так повсеместно и случается. Мне, человеку неженатому, судить несподручно. Ясно, что «стать половиной» – выбор непростой: мы все так дорожим своей единичностью. И правильно дорожим: единичность подстраховывает в нас подобие Бога. Умаление оной подсудно.
Но в том-то и дело, что в случае, когда можно говорить о Любви, речь идёт о вручении каждым другому не единичности своей, но своей бытовой свободной воли, как доли и взноса, в виде приданого (volontà come sua dote). Можно, конечно, возразить, что без самостоятельной воли человек и есть полчеловека. В обыденной жизни это так. Но в монаде Единого происходит алхимическая трансмутация этого правила.
Наведём на неё подзорную трубу и убедимся: в этой монаде всё наоборот. До тех пор, пока двое сохраняют свою волевую целостность свободы, каждый будет лишь одной из «сторон», и каждая из сторон остаётся лишь половиной единства.
Именно поэтому главным жертвоприношением монаде Единого всегда будет подношение другому своей свободы. В тот момент, когда происходит решительный акт отказа от оной, они становятся Единым, тотальностью, и Вечная любовь получает свой залог (pegno). Свобода, начиная от свободы «озираться» в поиске, права на кокетство и искушения, до инстинктивного вольнолюбия и всех прочих подвидов бытовой дурной свободы, в контексте Любви показывает свою сомнительную сущность, становится благом весьма относительным (относительно блага принадлежности к Сущему), и вещью отнюдь не первостепенной важности (libertà nell'amore diventa un bene relativo).
Правда, тут подкрадывается такой трудноразрешимый вопрос: а действительно ли свободен твой выбор? Старая загвоздка: если Бог всё предведает, как положено в силу Его всезнания, и если Человек лишь предполагает, а Бог – располагает, то так ли уж свободны мы тогда в наших выборах? Ведь если Бог наш выбор предвидит, выбор наш заранее известен, то он тем самым необходимо предопределён? Выбор ли он, после этого?
А если мы выбираем заведомое зло, например, недостойного спутника, почему Бог допускает такой выбор? Разве Бог заинтересован в гибели душ своих созданий или, как в нашем случае, разве может попустить неправильный выбор и тем самым лишить дара любви? Или Бог не всесилен, чтобы предотвратить губительный выбор? Весьма каверзные дилеммы, до конца не разрешимые; вероятно, разгадки таинств такого высокого полёта станут ясны нам разве в Раю, а не здесь на бренной земле, так что не ждите и от меня окончательных вердиктов.
И всё же, довольно простое решение задачи предложил один византийский мыслитель. Понятие «свобода» вовсе не противоположно понятию «необходимость». Человек может свободно учитывать повеления необходимости и действовать, или нет, в соответствии с ней. Противоположное свободе (ἐλευθερία) понятие – это δουλεία (рабство), а не необходимость. Человек, согласно византийцу, свободен не потому, что отсутствуют силы, господствующие над ним (ещё б их не было!), а потому, что он имеет божественной природы душу, которая умеет слышать повеления. Высшая необходимость – попытаться благодарно обустроиться в любящей длани Господней. Человек свободен и счастлив, когда следует «побуждениям божественной необходимости».
Августин укорял человека за слабость к преследованию всего убегающего и мимолётного – si diffluebat in amore fugientium. Человечество разбрасывается в ходовых любовях – amore transeuntium, в то время как человек призван in permanentis amore solidabitur, прикреплять себя к любви непреходящей – т. е. возводить себя к высшему Сущему: extrueri in id quod Summe est. Которое, обратите внимание, в латинском языке весьма кстати называется арифметическим словом Summa!
Эта сумма твёрже всех твёрдых тел, так как покоится на предвечном законе статики. Она так же крепка, как на века возведёный свод, и устоит он от землетрясений, в то время как нагромождённые друг на друга балки попадают. Понятно ли моё сравнение?
Крепкий свод Суммы выстраивается, когда происходит радикальный жест отдачи: акт отказа от свободы в обмен на веру (друг в друга). Происходит как бы обмен свободами, как обмен кольцами.2 Вера держит свод как связующий раствор (la fede cimenta l’arco). Любовь может существовать только вследствие веры (nell’orizzonte della fede).
Возлюбленный, увенчанный короной. Французская школа, сер. XV века. Музей Горна, Флоренция.
VI. Первые итоги
Закрепим пройденное. Надлежит ли мне отказаться от свободы в пользу совершённого Выбора? Да, поскольку свободный выбор совершён, в этом деле свобода больше не понадобится. Единственный ритуал, и большой важности, который необходим вступающим в союз, – это торжественный, вольный и суровый отказ от свободы. Истинный подарок всегда отрывают от сердца, радуясь новому хозяину драгоценной вещи. Но всё же это не совсем дар – тем более, что «подаренное» ведь можно и потребовать назад (бывают и такие люди…). Так всегда происходит с теми, кто подсознательно, с уловкой reservatio mentis решают втихаря оставить своё свободолюбие при себе. В то время как требуется просто отложить обе свободы в сторону, как больше ненужные.
2
Здесь автор играет словами. Дело в том, что в итальянском языке обручальное кольцо звучит как