Совершенно откровенно многие люди (и их становится все больше) пришли к мнению, что вечера можно проводить не только в уютном семейном кругу и наблюдать насилие на экране телевизора. Наконец, открыли категорический раздражитель, сиречь максимально зрелищное убийство других людей, можно даже сказать, эстетическое убийство. Поскольку существование такого раздражителя остается непревзойденным, то можно, а вернее, нужно при этом брать в расчет и собственную жизнь, ведь после такого чудовищного поступка ничто не оправдывает дальнейшее существование человека, да и стоит ли оно того. Только поступок оправдывает социальное существование, а коль поступок уже совершен, то в существовании нет больше необходимости.
Точно известно, что разочарование художника проявляется сильнее всего тогда, когда он после долгих лет творческих мучений и работы, завершает, наконец, свое произведение, и кто способен упрекнуть его в том, что он не видит перед собой новых целей. Тут я опять поднял глаза и вновь не увидел никакого волнения на лице Б. Кемпфера. Нет, продолжил он как ни в чем не бывало, если признавать Закон Небытия и при этом принимать неизбежность смерти и страданий, то вовсе нет необходимости испытывать при исполнении удовольствие и проявлять рвение. В конце концов, это всего лишь голое утверждение, ничем и никем не доказанное, что позже за это сладостное рвение последует награда и можно оказаться среди первых, когда с шумом откроются двенадцать ворот Святого Иерусалима.
Б. Кемпфер в своей речи явно вошел в раж, и ничто не могло его отвлечь. Я озаботился едой, которая во все большем разнообразии и количестве подавалась к нам на стол, пробовал различные блюда и помалкивал, так как побаивался, что любое промежуточное восклицание, будь это просьба что-либо уточнить, будет воспринято Б. Кемпфером как недопустимая помеха. Мне довелось в последние недели и месяцы несколько раз пережить его выступления, и у меня сложилось к ним определенное отношение, но я вряд ли смог бы что-нибудь сказать теперь, когда кончились позерство и ирония, уступив место почти пугающей серьезности.
Со временем мне показалось, что он полностью сроднился с ролью Дьявола, и я бы не удивился, если бы его слова сопровождались клубами дыма и серы. Но до этого в тот вечер еще не дошло, ибо это нарушило бы атмосферу, а такое святотатство Б. Кемпфер никогда бы не допустил. Как бы то ни было, он говорил дальше о грехах людей, об их ограниченном кругозоре, об их наглой заносчивости, об их необузданной страсти к игре.
Порядка в том, что он говорил, было мало, он неожиданно перескакивал с одной темы на другую, обрывал мысль только для того, чтобы опять начать сначала, он был сложен и полемичен одновременно, он повторялся, и несмотря на все это я не мог устоять перед обольстительной силой его слов. На одном дыхании он говорил о катастрофах и эпидемиях и о том, что природа и техника заключили союз против людей, что человек никогда не умел провести различия между использованием и эксплуатацией и что не стоит удивляться, когда понемногу иссякнут ресурсы этого мира.
Потом он задал вопрос, скорее риторический, почему, собственно, ни одному человеку не бросается в глаза, что именно в последние годы происходили с нарастающей частотой неслыханные вещи, каких до сих пор не доводилось пережить, словно неумолимая судьба не пожелала больше ждать. Склад возможностей, как выразился Б. Кемпфер, к этому времени почти полностью опустошен, чуть ли не все, что мог придумать ум человеческий, было фактически сделано. Совершеннее или, по меньшей мере, лучше мир от этого не стал, ибо какой толк в том, что можно делать и применять атомную бомбу, или разрушить озоновый слой, или врезаться на самолете в дома, или выращивать бактерии для неизлечимых эпидемий? И никого не удивит, если даже животные в довершение всего впадут в настоящее бешенство.
О прогрессе человеческого разума говорить нельзя, скорее о постоянстве, с которым люди отдают все свои силы на решение второстепенных задач, ничего не значащих для жизни в этом мире. Он, Б. Кемпфер, не видит разницы между длительными эзотерическими дебатами о природе Иисуса Христа, и отчаянными поисками мельчайших из мелких частиц, из которых, возможно, состоит материя, притом что второе обходится значительно дороже.
Дело не только в том, что человек лучше себя чувствует духовно или телесно, а в том, что человек стал частью гигантской системы, причем, благодаря своим способности, важной ее частью. Отсюда прямо и непосредственно следует и высокий уровень ответственности, которым нельзя об лечь какую-нибудь длиннохвостую синицу или лактобактерию, причем Б. Кемпфер не стал здесь вдаваться в тонкости моральной и фактической ответственности двух последних.