- Я сказала, что не знаю о нем ничего, - безжизненно ответила Женя.
Но она уже владела собою, и Саша сняла руки с ее плеч.
- Если Василий далеко, откуда же это взялось? – таким же ровным тоном спросила хозяйка, подняв листок к Сашиному лицу.
Саша настороженно взяла записку. Сдвинув прямые золотистые брови, вгляделась в письмо.
- Не разберу слов… темно, - сказала она. – Как ты смогла проче…
- А ты постарайся! - оборвала ее Женя; Саша вдруг поняла, что та близка к истерике. Тогда Саша быстро отошла к чердачному окну и в слабом свете разобрала тонкий витиеватый почерк. А потом и смысл этого послания.
И тогда поняла, отчего подруга так испугалась.
Мудрено было не испугаться!
Саша Виргинская давно тайком почитывала французские любовные романы, которые для нее доставали знакомые воздыхатели-студенты… да и переговорила со своей подругой к двадцати годам о многом таком, о чем им, двум девицам, еще по возрасту не полагалось знать; но такого слога и такой откровенной чувственности Саша не видела даже в сальных заграничных романах.
- Мать пресвятая Богородица, - прошептала она, дочитав послание, и широко перекрестилась, хотя была не набожнее Жени Прозоровой. – Да это истинный сумасшедший!
Саша раскраснелась, как будто это ей были адресованы такие… такие неслыханно безнравственные строчки.
- Нужно обратиться в полицию, - сказала она. – Этот человек представляет опасность для тебя!
Женя усмехнулась.
Она сидела на постели, нелепая в своей белой рубашке и круглых очках. Темные негустые волосы ручейками разбежались по сгорбленным плечам. Казалось абсурдом, что какой-то мужчина мог адресовать ей письмо подобного характера.
- Как же его схватить, когда его здесь нет? – спросила жертва неудавшегося соблазнителя.
- Ну а как же, в таком случае, это письмо попало сюда? – с удивлением ответила Саша. – Ты права, Василий Морозов был здесь и спугнул твою кошку, а потом бежал, оставив эту возмутительную записку! Только никакого сомнамбулизма не было! Василий действовал в здравом уме, и его следует наказать за это!
- Никого мы наказывать не будем, - ответила Женя.
Она тяжело встала и отняла у онемевшей от удивления подруги письмо.
- И говорить никому об этом не смей, или можешь больше не называть себя моим другом, - прибавила Женя, быстро взглянув на свою гостью через плечо. – Это будет моя тайна.
- Евгения…
“Бедняжка помешалась на романтической почве, - с ужасом и жалостью подумала Саша. – Она полностью лишена мужского внимания, и готова даже примириться с маньяком, чтобы удержать его!”
- Евгения, я завтра же расскажу обо всем твоей матери, - предупреждающе прошептала Саша.
- Рассказывай, - холодно ответила Женя, не поворачиваясь к ней: по-видимому, перечитывала свое письмо. – Только первое твое слово ей обозначит конец нашей дружбы.
***
- Женя, он может быть сейчас в доме, - сказала Саша.
Она сидела над постелью подруги; Женя лежала спиной к ней и упорно не поворачивалась. Саша не была личностью истерического устройства, как и мистического склада характера; но такие весомые материальные улики, как непристойно-угрожающее письмо - пусть и непонятно как попавшее к адресату - вызывали в ней жажду действовать.
Саша опасалась, что Женя по натуре и истеричка, и мистик – хотя обычно Женя была рассудительна. Но чрезмерная ее нервность всегда беспокоила Сашу. Отчего же сейчас Женя не пугается, не хочет ничего сделать!..
- Его нет в доме, - наконец холодно отозвалась Женя, не поворачиваясь к Саше. – Ложись, Саша, или не проснешься к утреннему чаю. Ты знаешь, что мама не любит этого.
- Женя, ты сама сумасшедшая!
И тут Женя обернулась к Саше. Посмотрела на подругу снизу вверх; и вдруг Саша поняла, что Женя вовсе не уродлива. Очки, которые она постоянно носила, смазывали ее черты, как плохой художник: настоящее лицо Жени было тонкое и выразительное, еще интереснее из-за бледности… а зеленые глаза еще более выделяли их обладательницу из посредственности.
- У меня есть причины на то, чтобы молчать, - проговорила хозяйская дочь. – Пожалуйста, обещай, что тоже промолчишь.
Саша несколько мгновений кусала губы в раздумье, потом кивнула.
Знала, что поступила очень неумно, но отступать было поздно. Женя улыбнулась подруге и снова отвернулась к стене.
Саша вздохнула и молча вернулась в свою постель, заинтригованная Жениным поведением и очень недовольная собой – как мать, которую дети вовлекли в свои проказы.
Она посмотрела подруге в спину – и вдруг перекрестила ее.
- Непутевая ты моя…
Женя, по-видимому, уже спала.
Саша вскоре уснула тоже.
Обе, несмотря на благие намерения, разоспались и встали поздно – хотя надобности спешить не было: ни той, ни другой не нужно было идти на занятия*, гостей Прозоровы не ждали и ничего срочного по хозяйству Серафима Афанасьевна не затевала.
Саша встала первой и осторожно разбудила подругу. Женя пошевелилась, и под ней хрустнул вчерашний прямоугольник письма; но она встала с усталой улыбкой, как будто и не было ничего.
- С добрым утром, Саша.
Они по очереди умылись над большим рукомойником в ванной. Саша надела вчерашнее шелковое темное платье, достаточно приличное, чтобы показаться перед мадам Прозоровой, давно и хорошо знавшей ее. Женя же надела легкий утренний халат, волосы подобрав лентой на затылке и скрепив гребешком надо лбом. Отец уже должен был давно уйти на службу, и можно было держаться свободно.
- С добрым утром, - приветствовала Сашу и Женю Серафима Афанасьевна; Женя почувствовала и привычное облегчение, и неловкость, поглядев на материнское черепаховое пенсне. Ей показалось, что мать, пристально смотревшая на нее сквозь свои стекла, что-то заподозрила.
- Ты хорошо спала, Евгения? – спросила мать. Женя улыбнулась ее строгости.
- Хорошо, мама.
Она опустила глаза и пригладила рукой карман, оттопыренный письмом.
- Ты сегодня будешь мне нужна, - сказала мадам Прозорова, когда подруги уселись за стол в гостиной. – Дуня с утра уехала домой, у нее в семье несчастье.
У Жени захолонуло сердце.
- Что?..
Перед глазами, помимо воли, возникли строки из ночного страстного и страшного письма. Хотя к их прислуге Авдотье Василий Морозов не мог иметь никакого отношения…
- Что случилось у Дуни? – повторила Женя.
- Ничего, что имело бы к тебе отношение, - строго и удивленно сказала мать, наблюдавшая за ее лицом. – Но ты будешь мне нужна весь день. Отпусти Александру, ее наверняка ждут собственные домашние дела.
Женя кивнула.
- Мама…
- Что, Евгения?
Женя хотела спросить, не слышала ли мать чего-нибудь ночью, не взломал ли кто-нибудь дверь; и только в последнюю минуту спохватилась. Сказать такое было бы невообразимо глупо. Конечно, все спокойно! Иначе мать первая забила бы тревогу!
- Ах, ничего, мама. Я стала слишком… впечатлительна, - ответила Женя.
Серафима Афанасьевна смерила ее настороженным и недовольным взглядом, потом покачала головой, но промолчала. Мать никогда не была близка Жене; впрочем, та никогда и не делала попытки с нею сблизиться.
Саша и Женя молча допили чай со сливками и сухарями; потом Саша первая поднялась, стараясь вежливо и бодро улыбаться.
- Благодарю вас за гостеприимство, Серафима Афанасьевна. Мне и вправду пора, вы были так добры, что напомнили.
Госпожа Прозорова суховато рассмеялась и, как ни странно, показалась при этом добрее.
- Я вовсе не хотела отделаться от тебя, Саша. Я ее хочу в чувство привести, - она энергично кивнула на дочь, и Саша на мгновение испугалась, что они с Женей раскрыты. Но Серафима Афанасьевна подразумевала, конечно, другое – то же, что и всегда.
Женя была “неудачная”.
- Я провожу Сашу, - сказала Женя, проглотив обиду; она встала из-за стола и посмотрела на Серафиму Афанасьевну.