Лидия боялась за свой рассудок. Она знала, что такие душевные болезни не лечатся – ей прописывали массаж, моцион, успокоительные средства, но, видимо, недостаточно сильные, чтобы поправить ее расстроенные нервы. Более сильные были попросту опасны для ее ребенка.
Лидия села на скамейку, поглаживая округлившийся живот. Она мысленно твердо пообещала себе, что этот ребенок родится здоровым.
“Как хорошо, что Веня ничего не знает…”
Муж ее и вправду ни о чем не подозревал – видел, что жена похудела, стала нервной, но приписывал это только ее состоянию. Лидия очень надеялась, что правда не выплывет наружу – узнав, что ее преследует образ мертвого мужа, ее нынешний муж мог не только взревновать, а еще и заподозрить какую-нибудь чертовщину. Он ведь был раньше спиритом, а у них у всех… мозги немного набекрень. Даже у тех, кто как будто бы вылечился от своего увлечения.
Лидия поднялась и направилась дальше, твердой походкой. Она была намерена бороться до конца.
Вечером муж спросил ее, как ее здоровье.
Лидия отважно улыбнулась.
- Я была сегодня у врача. Доктор говорит, что беременность протекает хорошо.
Ротмистр Краснов нахмурился. Что-то несостыковывалось в словах жены.
- Тебе же вроде бы что-то прописывали от нервов. Или нет?
Лидия махнула рукой.
- Это было давно. Сейчас я вполне здорова.
Она деланно улыбалась. Ей больше всего было страшно, что муж оставит ее, беременную, когда обо всем узнает. Но тот не стал вдумываться в ее слова: обрадовался им и, обняв жену, чмокнул ее в щеку.
- Какая ты у меня красавица!
Лидия заставила себя польщенно засмеяться, хотя губы ее дрожали.
Но будущую мать минула беда – с этого же дня, как будто ее слова, сказанные мужу, имели магическую силу, галлюцинации прекратились полностью. Она выздоровела совершенно.
***
Саша очень горевала по своей подруге – и после Жениной смерти характер Саши изменился. Она стала чувствительнее, нередко впадала в задумчивость и даже начала вести дневник, чего с нею никогда не бывало.
Мысли ей приходили неожиданные. Вместо событий дня, вместо наблюдений, касающихся своего маленького сына, Саша рассуждала на темы, над которыми раньше смеялась или попросту предпочитала не задумываться.
“Вот люди, - писала она, устроившись вечером в кресле, со своей тетрадкой в твердом коленкоровом переплете. – Каждый на что-то надеется, на что-то, в чем не признается ни себе, ни другим, потому что засмеют. Давеча, к примеру, мы ходили в церковь. Я смотрела на лица людей – боже мой! Стоят слушают пение, смотрят на образа, вид благолепный, плачут даже. А выйдут из храма - и вся благость тут же из голов повыветрится. Потому что тут опереться не на что, в этом обещанном свете и неопределенном блаженстве: что это такое? Как это понять и как этого хотеть?”
Саша запустила пальцы в густые пшеничные волосы и вздохнула. Потом продолжила.
“Людям нужно что-то гораздо более зримое, земное. Вот почему так мало искренне верующих”.
Саша подождала, пока подсохнут чернила, потом хотела закрыть тетрадь. Но вдруг замерла, сосредоточенно глядя перед собой. Такое выражение бывает у поэтов, которых посещает вдохновение.
Вместо того, чтобы закрыть и убрать свой дневник, Саша перевернула исписанную страницу; ей открылся чистый разворот.
Она обмакнула перо в чернильницу, стоявшую рядом на столике, и быстро поставила вверху страницы заглавие, состоявшее из двух слов:
“Предвечное блаженство”.
Она написала эти слова собственной своею рукой, но смотрела на них с таким удивлением, точно только что проснулась.
- Вот это… да, - прошептала Саша. – Вот это… да!
- Саша, Валя зовет! – крикнула ей мать из соседней комнаты.
- Бегу, бегу!
Саша бросила тетрадь и побежала к проснувшемуся сыну.
Через короткое время она вернулась и плюхнулась в кресло, схватив на колени дневник. Щеки ее горели от возбуждения. Саша снова обмакнула перо в чернильницу и открыла тетрадку на прежнем месте.
Она начала писать, быстро и гладко, как будто под диктовку – так пишет только человек, переполняемый готовыми, зрелыми мыслями и уже уложивший их во фразы. Ни стиль, ни описываемый предмет ничуть не были знакомы Саше, но ее это, казалось, сейчас не смущало.
Через пятнадцать минут Саша перестала писать.
Встряхивая усталой рукой, она с изумлением пробежала глазами по исписанным страницам. Несколько листов, без единой помарки.
- Ну спасибо, - слегка усмехнувшись, сказала Саша кому-то невидимому; или просто себе под нос. – Ну привет… Мне, вообще-то, стирать пора…
Она бросила тетрадку и вскочила.
- Вот это да-а, - прошептала Саша, покачнувшись на носках и сцепив руки на затылке. – С ума сойти…
Она вдруг восторженно засмеялась, снова схватила тетрадку и прижала ее к груди. К счастью, в комнате больше никого не было и никто не удивился ее странному поведению. Саша подошла к своему комоду и с какой-то нежностью убрала дневник в верхний ящик, под стопку белья.
- До завтра, - сказала она тетрадке, прежде чем задвинуть ящик.
***
Через две недели Игорь с удивлением получил письмо от Александры Зыковой, в котором она просила его о встрече, чтобы сообщить нечто необычайное.
“Еще одна!” - с раздражением подумал он.
Но отказывать подруге Жени не годилось. Игорь пригласил ее для разговора в Александровский сад, где уже произошло столько трагических для его семейства развязок.
Саша пришла с небольшим опозданием. Игорь рассердился, увидев ее, и еще больше – при виде Сашиной улыбки. “У спиритов, похоже, перестают работать и мозги, и нравственное чувство”, - подумал он. Игорь не знал, была ли Саша спиритом; но, наверное, была.
- Здравствуйте, - хмуро сказал он, вставая ей навстречу.
Она кивнула.
- Здравствуйте.
- Чему вы улыбаетесь? – не выдержал Игорь.
- Сядьте, я покажу.
Вид у Саши был таинственный и решительный. Когда они сели, она открыла свою сумочку и достала из нее толстую коричневую тетрадку.
- Мой дневник, - пояснила она, слегка покраснев. – Вот, здесь кончаются мои собственные записи…
Игорь взметнул на нее глаза.
- Оставьте, Александра Алексеевна, я не читаю чужих дневников! Что это вы все словно с ума посходили! – не сдержался он.
Саша, не споря, сама открыла тетрадь на нужном месте и протянула ему.
- Вот, прочтите первые две страницы, а потом уж и ругайте меня.
Игорь выхватил у нее тетрадку и мрачно погрузился в чтение.
Через несколько мгновений выражение его лица сменилось изумлением, он встряхнул головой, точно хотел отогнать видение. Потом продолжил читать.
Перевернув страницу, Игорь пробежал глазами следующую, после чего захлопнул тетрадку и уставился на Сашу с отвисшей челюстью.
- Что это такое?..
Она пожала плечами, все так же светло, неудержимо улыбаясь.
- Не знаю, Игорь Исаевич. Знаю не больше вашего.
- Вот, послушайте, - прибавила Саша после мгновения молчания.
Она взяла у Игоря тетрадь и, открыв ее в самом конце, прочитала вполголоса последние строчки:
- “Я знаю, Антиох, что обрету тебя вновь. Я знаю, что назову тебя именем истинным – любовь: это ты, это я, это все, что ни есть. О вы, плачущие, сирые: утешьтесь!
Сон кончится, и вы откроете глаза”.