Эмансипация по Маркузе связана с первичностью удовольствия, которую он резко отделяет от гедонизма. Дисциплина современного труда возможна лишь до той степени, в которой тело де-эротизировано; если бы допустить, чтобы добавочная репрессия нашла свое убежище в либидо, это было бы угрозой или вообще разрушением этой дисциплины. Гедонизм, утверждает Маркузе в одной из своих ранних работ, «воплощает правильное суждение об обществе». Преследование чувственного наносит удар в сердце добавочной репрессии и поэтому имеет изначально критическую заостренность. Гедонизм тем не менее анархичен и имеет освободительный смысл только в том случае, если связан с истиной. Истина в этом смысле совершенно отлична от понятия Фуко «истины» сексуальности: это удовольствие, перестроенное в соответствии с нормами счастья и эстетической оценки. Поскольку счастье, как соглашается Маркузе с Платоном, это удовольствие, «подчиненное критерию истины»[214].
По поводу одного интересного пассажа в работе «Цивилизация и ее неудовлетворенности» Маркузе указывает, что Фрейд связывает репрессивный характер цивилизации не с сублимациями инстинктов как таковыми, а с эксклюзивностью сексуальных отношений. «Половая любовь, — говорит Фрейд, — это связь между двумя людьми, в которой третий может быть лишь мешающим или лишним»[215].
Пара любовников не заинтересована больше ни в ком; цивилизация не может примириться с этим, потому что она зависит от отношений между более крупными группами людей. Фрейд здесь репродуцирует как бы традиционный протест против amour passion. Тем не менее, как правильно помечает Маркузе, сексуальная любовь может быть освобождающей в двояком смысле: когда она используется, чтобы уважать другого как равного себе, любовь разрушает каркас патриархально-моногамной семьи, но она также оказывается позитивно совместимой с более широким социальным гражданством. «Свободный Эрос» не только совместим с «продолжительными социетальными отношениями», но является самим условием их[216].
Маркузе постоянно использует Фрейда против него самого, чтобы продемонстрировать, что фрейдистская интерпретация физических требований современности столь же революционна, сколь и консервативна. Так, Фрейд утверждает, что первичный нарциссизм выживает в современной цивилизации не только в качестве невроза, но и как нечто вроде «альтернативной реальности». В особенности, хотя не исключительно, в отношении сексуальности нарциссизм может порождать океаническое чувство «единства со вселенной». Нарциссизм обычно понимают (и здесь можно добавить — не только Фрейд, но и современные культурные критики, наподобие Кристофера Лаша, равно как и Фуко в его картине калифорнийского культа самости) как защитную адаптацию к более обширному миру через уход от него, что открывает возможность для трансцеденции. Нарциссизм «может стать источником и резервуаром для нового либидного катехизиса объективного мира, трансформируя этот мир в новый способ бытия»[217].
Маркузе резко отличается от Фрейда в своей оценке природы генитальной сексуальности. Фрейд предполагал, утверждает Маркузе, что сексуальное возбуждение ребенка приобретает форму телесно обобщенного эротизма, который позднее фокусируется на гениталиях как нормальный процесс психосексуального развития. Фактически, как отмечалось в Главе 7, Фрейд утверждал, что фокусирование на генитальной сексуальности характерно для мальчиков; девочки принуждаются к более диффузному эротизму. С точки зрения Маркузе, Фрейду не удалось понять, что прогрессия к генитальной сексуальности является ограничением возможностей наслаждения, налагаемым современным социальным порядком. «Генитальная тирания» проистекает из того факта, что те части тела, которые требовались для индустриального труда, лишались либидо. Ре-сексуализация тела вместе с восстановлением изначального значения эротизма, которое связано с эстетическим оцениванием, требуется как часть революционного изменения. Маркузе не вполне одобряет пластическую сексуальность, но вместо этого он подвергает оценке «извращения», включая гомосексуальность, как и бихевиористские критики режима генитальной сексуальности. Они отмечают очаги сопротивления подчинению сексуальной активности целям воспроизводства[218].
По Маркузе, как и по Фрейду, инстинкт смерти не является всецело разрушительной силой. Человеческая креативность является следствием смешения инстинктов жизни и смерти, и проблема современной цивилизации состоит в том, что инстинкт смерти стал отделенным от своего необходимого взаимодействия с энергией либидо. Танатос[219] стал инкорпорированным в ригидный механический характер современной дисциплины, которая пропитывает больше, чем одно лишь рабочее место.