Ни в одной другой массовой миграции XIX века квота возвращенцев не была столь высока. Привязанность китайских мигрантов к месту происхождения была настолько сильна, что их проживание за границей даже через несколько поколений иногда рассматривалось как временное. Европейцы были гораздо более склонны воспринимать миграцию как окончательный разрыв со своим прошлым, гораздо более подготовлены к ассимиляции и новым жизненным планам. На самом деле китайскую эмиграцию лучше всего понимать как расширение экономики южного Китая за рубежом. Возможно, до 80% китайцев, покинувших свою страну по морю в XIX веке, вернулись в какой-то момент своей жизни, в то время как соответствующий показатель для европейцев составлял, вероятно, около четверти. Большая циркулярность и колебания миграции также означают, что абсолютные цифры на момент составления статистики удивительно малы. Так, перепись населения США 1870 года зафиксировала всего 63 тыс. китайцев, а перепись 1880 года (когда китайская иммиграция уже начала ослабевать) - не более 105 465 человек.
Единственной частью света, где китайские эмигранты оседали в больших количествах, была Юго-Восточная Азия - старейший пункт назначения на кораблях (основной способ передвижения в Сиам, Вьетнам и Бирму). Здесь европейские колониальные власти, как правило, поощряли иммиграцию китайцев, которые брали на себя роль торговцев, предпринимателей или шахтеров, которую ни местные жители, ни европейцы не могли выполнить в должной мере. Прежде всего, они были хорошими налогоплательщиками. Трудолюбие и деловая хватка позволяли им объединяться под руководством местных знатных людей и тайных обществ в хорошо функционирующие общины, не доставлявшие особых хлопот. Несмотря на связь с родиной, китайские меньшинства в Юго-Восточной Азии были лояльными подданными европейских колониальных держав. В конечном итоге не имело значения, как они туда попали. В Китае, как и в Индии, некоторые прибрежные районы были полностью ориентированы на эмиграцию и экономически зависели от нее. Целые семьи, деревни, регионы приобретали транснациональный характер; многие люди чувствовали более тесные связи с родственниками или бывшими соседями, живущими в Айдахо (население которого в какой-то момент на 30% состояло из китайцев) или Перу, чем с соотечественниками в соседней деревне.
Миграция по контракту в большей степени контролировалась юридически и политически, а также лучше фиксировалась статистически, чем нерегулируемые формы эмиграции. Если принять во внимание и последние, то цифры по дальним мигрантам из Восточной и Юго-Восточной Азии становятся значительно выше. Не следует недооценивать и число тех, кто уехал не в качестве рабочих, а в качестве торговцев. По некоторым расчетам, получившим сегодня широкое распространение, в период с 1846 по 1940 год в страны Индийского и Южно-Тихоокеанского регионов эмигрировало более 29 млн. индийцев и 19 млн. китайцев, что по масштабам не уступает миграции из Европы в Америку. Однако из 29 млн. индийцев не более 6-7 млн. осели за границей; среди китайцев, как мы уже видели, доля вернувшихся была гораздо выше, чем среди европейских эмигрантов в Новый Свет. Эти миграции были по сути своей круговыми. Лишь десятая часть азиатских мигрантов была задействована в механизмах залога, хотя во многих других случаях свою роль сыграли частные или государственные займы. Первая мировая война стала меньшим переломом в этой миграции на глобальном "Юге", чем в людском потоке через Атлантику. Только Великая депрессия и Тихоокеанская война серьезно повлияли на эмиграцию индийцев и китайцев.
8. Глобальные мотивы
В XIX веке все больше людей, как никогда ранее, путешествовали на большие расстояния и на длительные сроки. В 1882 г. буддийский мастер Сюйюнь отправился в путешествие к Вутайшань, священной горе в китайской провинции Шаньдун. Поскольку он полностью опускался на землю после каждых трех шагов, ему потребовалось два года, чтобы преодолеть примерно пятнадцать сотен километров. Сюйюнь был паломником, и любое обсуждение масштабного движения не должно обходить вниманием паломничество. В Европе, Азии и Африке религиозные центры продолжали привлекать сотни тысяч путешественников. Самым крупным единичным перемещением был хадж в Мекку, как правило, дорогостоящее коллективное путешествие на кораблях и/или караванах, облегченное впоследствии Суэцким каналом и железной дорогой в Хиджаз, но никогда не защищенное от грабителей, мошенников и жадных проводников паломников и всегда представляющее большую опасность для здоровья, особенно после первой эпидемии холеры в Мекке в 1865 году. Число паломников (которое сегодня может превышать два миллиона человек) резко колебалось из года в год, но в течение XIX века увеличилось втрое и достигло 300 тыс. человек. Наиболее типичным паломником из дальних стран - например, из Малайи - был стареющий представитель местной элиты, достаточно состоятельный, чтобы оплатить поездку из собственных средств. Дальнейшие маршруты открывались с Балкан и из Центральной Азии, а после начала века началось "продвижение на восток" к святым местам из новых исламских областей Западной Африки, что отчасти объясняет внутриафриканскую миграцию групп последователей или даже целых этнических групп. Милленаристские ожидания концентрировались на мессии или махди, к которому люди хотели быть ближе, особенно в периоды стресса после колониальных захватов. К XIX веку возникли всемирные сети: Китайские мусульмане ездили в Мекку и Каир, а гробницы суфийских святых в Китайской империи сами по себе стали важными пунктами назначения. Паломничество по религиозным мотивам может незаметно перетекать в прототуризм. В Японии XVIII века посещение отдаленных храмов и святынь стало организовываться таким образом, что историки стали говорить о «туристической индустрии».