Экономисты подходят к истории уровня жизни гораздо более основательно, чем социальные историки. Они пытаются измерить доходы отдельных экономик (а в эпоху позднего модерна это в основном национальные экономики) и разделить их в зависимости от численности населения. Таким образом, мы получаем знаменитый ВВП (валовой внутренний продукт) на душу населения. Второй вопрос, который любят задавать историки экономики, касается способности экономик сберегать, а значит, сохранять ценности для будущего, а также, возможно, инвестировать часть сбережений, чтобы впоследствии создавать ценности. Однако однозначной положительной корреляции между статистическим экономическим ростом и реально существующим уровнем жизни не существует. Любой, даже высокий, рост не обязательно приводит к улучшению жизни. Для ряда европейских стран было показано, что реальная заработная плата в эпоху раннего модерна снижалась, но при этом материальное богатство общества в целом росло; видимо, произошла масштабная долгосрочная поляризация, в результате которой богатые становились богаче, а бедные беднее. Таким образом, между доходами и другими аспектами повышения качества жизни отнюдь не существует прямой корреляции. Когда в XIX веке доходы японцев постепенно росли, все большее число потребителей могло позволить себе более дорогой (и престижный) белый шлифованный рис. Но это создавало проблему, поскольку витаминов, содержащихся в рисовой шелухе, теперь не хватало. Даже члены императорской семьи умирали от берибери - болезни, связанной с дефицитом витамина В1, который является риском, ассоциирующимся с достатком. Такая же связь прослеживается между потреблением сахара и плохим состоянием зубов. История не дает достаточных доказательств того, что экономическое процветание автоматически приводит к повышению биологического качества жизни.
География доходов
Каким бы неопределенным ни был уровень доходов в эпоху, предшествующую глобальной экономической статистике, основой для обсуждения должны служить наиболее правдоподобные количественные показатели.
За неимением статистических данных оценки Мэддисона можно использовать лишь со значительными оговорками. В частности, высказывается мнение, что в них занижены экономические показатели Азии. Они по своей сути "невозможны", даже если Мэддисон попытался, широко используя также качественные источники, создать приблизительное впечатление, которое примерно отражает истинные пропорции. Тем не менее, если принять его цифры как, по крайней мере, правдоподобный отчет о соотношении величин и согласиться с тем, что оценки ВВП имеют определенную степень достоверности, то можно выделить следующие моменты:
▪ В период с 1820 по 1913 г. самые богатые и самые бедные регионы мира сильно разошлись в материальном уровне жизни. Если в 1820 г. разница составляла 3:1 или, возможно, 4:1, то к 1913 г. она возросла как минимум до 8:1. Даже если не доверять таким цифрам, бесспорно, что разрыв в уровне благосостояния и доходов в мире в этот период значительно увеличился, возможно, больше, чем в любую другую эпоху, хотя и на фоне общего роста мирового богатства. Лишь после 1950 года эта тенденция пошла на убыль, но и тогда существовала устойчивая группа "сверхбедных" стран, не получавших выгод ни от индустриализации, ни от экспорта сырья.
Таблица 5: Оценка валового внутреннего продукта на душу населения в отдельных странах, 1820-1913 годы (в 1990 долларах)
Источник: Мэддисон: Мировая экономика, с. 185, 195, 215, 224 (округление в большую или меньшую сторону; коэффициент рассчитан).
▪ Наряду с индустриальными центрами Северной и Западной Европы, наибольшего роста доходов добились страны, которые Мэддисон называет "западными ответвлениями" (неоевропейские поселенческие общества Северной Америки, Австралазии и Ривер Плейт).
▪ США и Австралия обогнали европейских передовиков еще до Первой мировой войны, но различия внутри группы "развитых"