Во-вторых, эти технические новшества ускорили все виды циркуляции. Даже внутри городов все стало двигаться быстрее: пешеход уступил место трамваю. Воспринимать это ускорение как отличительную черту эпохи стало почти банальностью, но трудно преувеличить историческое влияние на человеческий опыт, которое оказала возможность передвигаться быстрее и надежнее, чем лошадь, или путешествовать по воде, не завися от ветра. К 1910 году железные дороги были проложены на всех континентах, даже там, где не было никакой промышленности. Для простых жителей Индии возможность работать на железной дороге или однажды отправиться в путешествие на поезде была значительно выше, чем возможность увидеть внутреннее устройство фабрики.
В-третьих, мобильность только сейчас стала подкрепляться инфраструктурой. Хотя мы не должны недооценивать сложность коммуникаций в мире инков, в Монгольской империи XIII века или в сети почтовых карет Англии эпохи Регентства, факт остается фактом: прокладка железных дорог, создание глобальных морских линий и прокладка кабелей по всей планете привели к совершенно иному уровню технологического применения и организационного постоянства. Мобильность перестала быть просто образом жизни кочевых народов, чрезвычайной ситуацией для беженцев и изгнанников или способом моряков сохранить тело и душу. Она стала одним из аспектов организованного социального существования, ритмы которого отличались от ритмов местной повседневности. Эти тенденции без перерыва продолжались и в ХХ веке. Ключевое слово "глобализация" находит здесь свое место, если определить ее грубо, не исчерпывая потенциальной сферы применения термина, как ускоренную и пространственно расширенную мобилизацию ресурсов через границы государств и цивилизаций.
(3) Еще одна яркая особенность XIX века может быть описана несколько формально - как тенденция к асимметричной плотности референции. Менее громоздкой, но и менее точной формулировкой того же явления было бы "усиление восприятия и передачи между культурами". Имеется в виду, что идеи и культурное содержание в целом - в большей степени, чем фрагменты информации, передаваемые по телеграфу, - стали более мобильными в течение XIX века. Опять же, не стоит недооценивать то, что происходило в более ранние эпохи. Распространение буддизма из Индии во многие регионы Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии было огромным, многогранным процессом культурной миграции, который зачастую буквально переносился ногами странствующих монахов. Новинкой XIX века стало распространение средств массовой информации, позволивших людям передавать новости на огромные расстояния и преодолевать культурные границы, а также знакомиться с идеями и артефактами, созданными в далеких странах. Переводов стало больше, чем в прежние времена: не только внутри Европы (где XVIII век уже был великим веком переводов), но и в более сложном взаимообмене между европейскими языками и другими, более отдаленными от них. В 1900 г. в крупнейших библиотеках Запада имелись в переводе основные тексты азиатской традиции, а европейские учебники по многим отраслям знаний, а также подборка трудов по политической философии, юридической и экономической теории были доступны читателям на японском, китайском и турецком языках. Разумеется, Библия была переведена на множество языков, некоторые из которых до прихода христианских миссионеров не имели письменности. Некоторое знание иностранных языков, особенно английского и французского, облегчало образованной элите Востока знакомство с западными идеями из первых рук.
Однако "большая референтная плотность" означает нечто большее, чем взаимное расширение кругозора. Американский социолог Рейнхард Бендикс подчеркивает силу "демонстрационного эффекта" в истории: существование "эталонных обществ", служащих образцом для подражания, а также фокусом для формирования идентичности через отвержение и дискриминационную критику. В XVIII веке Франция с ее напряженными отношениями между двором и салоном была таким эталоном для значительной части Европы, а задолго до этого Вьетнам, Корея и Япония брали свои ориентиры из Китая. В XIX веке произошли две вещи. С одной стороны, таких внешних ориентиров стало больше: в то время как подавляющее большинство населения планеты по-прежнему ничего не знало о жизни в зарубежных странах, либо связывало ее лишь с самыми смутными фантазиями, образованная элита стала наблюдать за внешним миром более пристально, чем когда-либо прежде. С другой стороны, референция стала асимметричной или однополярной. Вместо множества культурных моделей Запад предстал в качестве мирового стандарта. Но "Запад", конечно, не означал всю Европу и не всегда включал в себя США (которые приобрели значение самостоятельной цивилизационной модели только к концу века). Для Китая, Японии, Мексики или Египта в 1870-1880 гг. "Запад" - это сначала Великобритания, затем Франция. Если элиту впечатляли военные и научные достижения бисмарковского государства, как это было, например, в Японии эпохи Мэйдзи, то в качестве дополнительной модели выступала Германия.