В общем, картина получается неоднозначная и противоречивая даже для Европы. В 1913 г. с учетом тенденций последних десятилетий можно было говорить о распространении демократии, но не о ее непреодолимом триумфе, а политический либерализм уже имел за плечами свои лучшие годы. Тем не менее это был век эмансипации или, проще говоря, век бунта против принуждения и унижения. Традиционные формы господства сохранялись в меньшей степени, чем в предыдущие века. Развитие огромного федеративного государства в Северной Америке показало, что, вопреки всем теоретическим прогнозам, крупная страна способна выжить на основе гражданственности и участия. Монархический абсолютизм переживал кризис далеко за пределами Европы - казалось бы, меньше всего в царской империи, но тем более драматично там развивались события в 1917-18 гг. Там, где сохранялась легитимационная модель божественного права (как это было в России), требовались серьезные пропагандистские усилия, чтобы сделать ее приемлемой для населения. Сильные монархии, такие как японская система императорского правления, не опирались на непрерывную связь с прошлым, а сознательно придерживались неотрадиционалистских взглядов. Европейская конституционалистская теория нашла серьезных и горячих сторонников в значительной части неколониальных стран Азии и Африки. Британская империя, безусловно, самая крупная, поддерживала конституционное правление в своих доминионах, а незадолго до Первой мировой войны проявила готовность рассмотреть возможность робких конституционных уступок в Индии.
Давление на эмансипацию продолжало усиливаться "снизу", со стороны "народа", который в результате великих революций начала периода стал не только реальным игроком, но и легендой, о которой часто вспоминают. Рабы оказывали сопротивление, внося тем самым скромный, но посильный вклад в собственное освобождение. Еврейское население Западной Европы не стало дожидаться милости от просвещенных правителей, а запустило грандиозный проект самореформирования. Социальные интересы организовались на постоянной основе; никогда ранее не существовало ничего подобного профсоюзам или массовым социалистическим партиям.
Даже в период расцвета колониализма и империализма концепция эмансипации не была чем-то из ряда вон выходящим. Несмотря на то, что после завоевательных войн во многих колониях наступило затишье, возможно, даже нечто похожее на внутренний мир, иностранное колониальное господство могло опираться на скудную легитимность. Этому была вполне прагматическая причина, поскольку наиболее популярное оправдание - "цивилизаторская миссия" - легко оценивалось по ее результатам. Колонизируемые народы могли бы согласиться с корыстной риторикой колонизаторов, если бы интервенция действительно приносила столь желанные выгоды: безопасность, справедливость, немного большее благосостояние, чуть лучшее здравоохранение и новые возможности для образования, не предлагаемые в обмен на полную культурную отчужденность. Иноземное владычество - явление в истории давнее. Поэтому в глазах многих подданных европейский колониализм сам по себе был не более предосудительным, чем любой другой вид иностранного владычества: моголы в Индии, османы в Аравии, маньчжуры в Китае и т.д. Но если обещанные достижения не реализовывались или условия жизни ухудшались, колониальные резервы легитимации вскоре иссякали. Так было во многих странах еще до Первой мировой войны. Освободительные движения позднего Третьего мира - независимо от того, называем ли мы их "националистическими" для начала ХХ века, - возникли в ответ на этот дефицит доверия. Для критически настроенных интеллектуалов в колониях или в изгнании не составляло труда вскрыть противоречия между универсальными принципами Запада и его зачастую плачевным поведением на местах. Поэтому после эпохи революции колониализм был идеологически неустойчив (и вызывал споры и среди населения колониальных держав); и даже до появления националистических программ давление на освобождение было неотъемлемой частью колониальной системы, основанной на неравенстве, несправедливости и лицемерии - "неприкрытом эгоизме величайших цивилизованных наций" (как выразился в 1898 г. в своем обзоре этого периода откровенный натуралист и исследователь Альфред Рассел Уоллес).