"Турция в Европе"
В то время как бесконечная экспансия через Сибирь означала, что христианская Европа видела свой северо-восточный фланг открытым как мысленно, так и на деле, отношение к юго-востоку определялось старым антагонизмом. Даже после того, как обсуждаемый и часто драматизируемый "упадок" Османской империи перестал игнорироваться в мировой политике - то есть самое позднее после ее поражения от царской империи в 1774 году (Кючюк-Кайнарджийский договор) - Габсбурги сочли необходимым сохранить буферную зону (так называемую Военную границу) между собой и своим южным соседом. Эта зона военных поселений, простиравшаяся от побережья Адриатического моря до Трансильвании и просуществовавшая в той или иной степени до 1881 г., со временем меняла свое назначение от защиты от турецких войск до включения в себя территорий и групп населения, постепенно отвоевываемых у османов. Накануне своего окончательного распада эта особая зона все еще оставалась автономным военным государством с площадью 35 тыс. кв. км (больше, чем Бельгия и Люксембург вместе взятые). В XIX веке Габсбургская монархия уже не ставила перед собой экспансионистских целей и внеевропейских амбиций, но оставалась своего рода "прифронтовым государством" против Османской империи. С другой стороны, Вена на протяжении всего века очень осторожно относилась к поддержке антитурецких национальных движений, поскольку они могли легко приобрести пророссийскую и антиавстрийскую окраску. В 1815 г. османское владычество все еще распространялось на Молдавию, а Белград, Бухарест и София находились на османской территории. В результате войны с Россией в 1877-78 гг. она потеряла примерно половину своих балканских владений, но вплоть до второй Балканской войны 1913 г. "Турция в Европе" оставалась значительной силой и фигурировала под этим названием на большинстве карт того времени. На протяжении столетий европейские великие державы поддерживали дипломатические отношения с Возвышенной Портой и заключали с ней различные договоры, а в 1856 году официально приняли ее в Европейский концерт, который, хотя и перестал быть эффективным средством сохранения мира, включал в себя круг участников, сравнимый с современными "круглыми столами" "Большой восьмерки".
Хотя в учебниках истории под влиянием ориенталистских клише и теорий "культурной арены" Османская империя долгое время рассматривалась как чужеродное присутствие в Европе XIX в., многие люди, жившие в то время, видели ситуацию иначе. Даже тот, кто, следуя старым туркофобским традициям и волне агрессивного филэллинизма 1820-х годов, осуждал османское владычество в Европе как незаконное, не мог не признать его фактического суверенитета над большой, хотя и сокращающейся, территорией Балкан. Пока в регионе не сформировались национальные государства, не существовало номенклатуры, с помощью которой можно было бы представить себе политическую географию юго-восточной Европы. В 1830 году "Румыния" и "Болгария" были идеями, которые будоражили лишь немногих активистов и интеллектуалов. Британская публика впервые узнала о южных славянах только после публикации отчета о путешествии в 1867 г. На Севере почти никто не слышал об "Албании" или "Македонии". И даже Греция, которая по милости великих держав была основана в 1832 г. как королевство нищих крестьян, занимавшее лишь половину своей нынешней территории, практически не играла никакой роли в географическом воображении "цивилизованной" Европы; вскоре она была предана забвению после того, как утихла великая прогреческая агитация 1820-х годов.
Все описательные пространственные категории нуждаются в историческом обосновании. Прозрения социальной географии, по-видимому, подтверждают убеждение историка в том, что было бы неправильно рассматривать области или регионы как некую данность. Исторический (или "деконструктивный") подход должен обращать пристальное внимание на академические исследования и школьные учебники, на журналистское освещение мировой политики, на карты с современной или исторической привязкой, на подборку карт в атласах того времени. Ведь карты являются особенно эффективными носителями географической терминологии и инструментами пространственного познания. Потребность в точной картографии в XIX веке могла преследовать самые разные цели: не только привычные транспортные, военные или колониальные, но и стремление сделать свою нацию заметной. К настоящему времени эта тесная связь между национальным самосознанием и картографическим представлением изучена и документирована. Даже более чем компактные национальные государства, империи, разбросанные по всему миру, нуждались в визуальном представлении своих владений. Действительно, есть много аргументов в пользу того, что только публикация карт мира с их знаменитым имперским красным цветом, начиная с 1830-х годов, сформировала у британской общественности чувство империи.