Традиционная точка зрения заключается в том, что в Новое время, и особенно в XIX веке, границы стали более прочными, а пограничные территории свелись к межевым линиям. Однако это не выдерживает критики, учитывая, что суверенные территории с границами существовали уже в то время, когда персональная юрисдикция была нормой. Кроме того, "линейные" границы между странами отнюдь не были европейским изобретением, перенесенным империализмом в неевропейский мир. Два договора 1689 и 1727 годов, заключенные в период примерного равновесия сил в регионе, связали империю Цин и царскую империю точным разграничением их суверенитетов на севере Центральной Азии. То, что такие границы проходили по геометрической линии, отнюдь не было правилом. Это справедливо для Африки, где примерно три четверти общей протяженности границ (включая границы через Сахару) проходят по прямой линии, но гораздо менее применимо к Азии. Там европейцы иногда следовали своей идеологии "естественных" границ, догме эпохи Французской революции, и пытались установить "осмысленные" границы.
Не исключались попытки выяснить реальное соотношение сил в регионе. В 1843-1847 гг. комиссия, состоявшая из представителей Ирана, Османской империи, России и Великобритании, пыталась выработать приемлемую для всех сторон границу между Ираном и Османской империей. Основой переговоров было признание суверенитета над территорией только за государствами, а не за кочевыми племенами, и обе стороны представили массу исторических документов в подтверждение своих претензий. На практике, конечно, иранское государство не могло заставить все племена в приграничных районах подчиниться своей власти. Новые измерительные приборы и геодезические процедуры позволили установить границы с беспрецедентной точностью. Пограничные комиссии - вторая последовала в 1850-х годах - не смогли полностью решить проблему, но заставили обе стороны внимательнее, чем прежде, отнестись к ценности своих земель, ускорив тем самым процесс детерриториализации независимо от какого-либо "национализма". Довольно распространенным явлением стало привлечение посредников, часто представлявших британскую гегемонию, как, например, в споре о демаркации границы между Ираном и Афганистаном.
В Азии и Африке, когда колониальные державы вводили свои фиксированные линейные границы (которые они автоматически принимали за признак высшей цивилизации), преобладала концепция проницаемых и податливых промежуточных зон, которые не только определяли сферы суверенитета, но и отделяли друг от друга языковые группы и этнические общности. Столкновение этих идей на местах происходило чаще, чем за столом переговоров. Как правило, побеждала та сторона, которая была сильнее. Так, в 1862 году при перекройке российско-китайской границы русские навязали топографическое решение, хотя оно часто разделяло племена, принадлежащие к одной этнической группе, например, киргизы. Российские эксперты высокомерно отвергли доводы китайцев, сославшись на то, что не могут всерьез воспринимать представителей народа, еще не освоившего зачатки картографии.
Когда европейская концепция границ вступала в противоречие с другим подходом, побеждал европейский, и не только в силу силовой асимметрии. Сиамское государство, с которым англичане не раз вели переговоры об установлении границы с колониальной Бирмой, было респектабельным партнером, которого нельзя было просто обмануть. Но поскольку сиамцы воспринимали границу как территорию в пределах эффективной досягаемости сторожевой башни, они долгое время не понимали, почему англичане настаивают на проведении пограничной линии. Таким образом, Сиам потерял больше территории, чем было необходимо. С другой стороны, в Сиаме, как и во многих других местах, приходилось неоднократно предпринимать попытки найти критерии для определения границ. Имперские державы редко появлялись с замысловатыми картами в тех районах, которые требовали демаркации; "установление границ" часто было импровизированным и прагматичным занятием, хотя и имевшим последствия, которые было трудно обратить вспять.
В экстремальных случаях резкие границы, установленные в XIX веке, приводили к совершенно разрушительным последствиям. Особенно это было характерно для районов с кочевым населением, таких как Сахара, где такая граница могла внезапно перекрыть доступ к пастбищам, водопоям или священным местам. Однако чаще всего - и тому есть хорошие примеры в Африке к югу от Сахары и Юго-Восточной Азии - по обе стороны пограничной мембраны возникали самобытные общества, в которых это место использовалось продуктивно, в соответствии с жизненными обстоятельствами людей. Это может означать использование границы для защиты от преследований: например, тунисские племена искали убежища у франко-алжирской колониальной армии; жители Дагомеи бежали в соседнюю британскую Нигерию, спасаясь от французских сборщиков налогов; а преследуемые сиу последовали за своим вождем Сидящим Быком в Канаду. Реальная динамика границ, в которой важную роль играли местные торговцы, контрабандисты и трудовые мигранты, часто имела лишь слабое отношение к тому, что показывали карты. В местном приграничном движении открывались новые возможности для заработка. Границы имели еще одно значение в имперских стратегиях высокого уровня: "нарушение" границы вновь и вновь служило желанным поводом для военной интервенции.