«Шахназаров снимает фильм и сериал с точки зрения Вронского».
Очень интересно. Я говорю: Шахназаров — крупный режиссёр. Мне интересно, что у него получится. У него даже по посредственной прозе Савинкова получилась неплохая картина «Конь бледный». А что снимет Грымов — я не знаю. Каждый снимает, что ему ближе. Если ему ближе Анна как дура, значит, как писал в своё время Фонвизин, «тоже, братец, здесь есть какое-нибудь сходство». Значит, дураки кажутся ему святыми, может быть. Я не знаю. Я ничего не читал об этой картине и не хочу предварять опыт Грымова. Мне просто кажется, что Грымов пока ещё не снял ни одного хорошего фильма (вот такое есть у меня ощущение) — при том, что он действительно гениальный стилист, рекламщик, кто угодно, и вообще замечательный генератор идей. А его хороших картин я не видел. То, что я видел, меня горько разочаровало.
«Увлёкся японской прозой. Читал не много, но всегда с удовольствием. В чём притягательность литературы Страны восходящего солнца?»
В том же, в чём и смерть. Невероятный интерес к смерти. Хотя тот же Акунин… Я почему о нём говорю? Потому что мы с ним только что в Лондоне провели встречу «Литература про меня» (скоро её выложат, я думаю). Он сказал, что как раз в Японии процент самоубийств сравнительно невелик. И, кстати говоря, большинство фильмов Куросавы, например (это уже мне сказал Кончаловский), совсем не японские, а они очень европейские. Поэтому наше представление о японской культуре… Вот Одзу — да, это японская культура: буддизм, минимализм такой. Я думаю, что в японской культуре привлекательна даже не столько установка на честь, на смерть, на жестокость, которая там есть, сколько установка на минимализм, на минимальные достижения, то есть на максимальные достижения минимальными средствами, на глубокомыслие, на умение упаковать огромный смысл в семнадцать слогов. Вот это привлекательно. Привлекательна компактность. И, кроме того, конечно, очень острая социальная интуиция, которая была и у Акутагавы, и у Кобо Абэ, и у Мисима, как к нему ни относись.
«Можете ли оценить в разрезе текущего времени творчество Башлачёва?»
Я не думаю, что разрез текущего времени как-то меняет оценку творчества Башлачёва. Он был очень талантливый человек. Слово часто его вело, опережало мысль. Мне он не близок, хотя у него есть хорошие вещи.
«Как общаться с верующими? Нужно ли щадить их, так как выбешивают?»
Прежде всего, если они вас выбешивают, лучше не общаться. Знаете, есть действительно ярусность. Человеческое общество всё-таки так устроено, что мы можем избегать вещей, которые нас раздражают. Но если уж на вас прямо из всех кустов напрыгивают верующие и кричат «Верую!» или «Уверуй!», попробуйте попросить их прочесть «Отче наш» с начала до конца. Очень многие из них не смогут этого сделать — и вопрос будет снят.
«Не понял ваш ответ о Канетти. Вы не любите роман «Ослепление» или не читали?»
Я читал «Массу и власть», и я не люблю эту книгу, то есть она мне кажется демагогической. Это не исследование, это поэма. «Ослепление» я не читал. Почитаю, если хотите. Я знаю, что это такое, но я, если надо, прочту. «Масса и власть» не вызвала у меня дальнейшего желания знакомиться с творчеством Канетти. Хотя Нобелевская премия, конечно, есть Нобелевская премия…
Большой вопрос про Стругацких: «Знакомы ли вы с теоретическими выкладками Иена Морриса о моральных ценностях в исторической перспективе?»
Знаком. Не одобряю. Это очень долгий разговор, ребята! Давайте в следующий раз. Это огромный вопрос. Но, уважаемый Михаил, я не забуду.
Вопрос про Брэдбери: «Многие мои знакомые одурманены телевидением. Какие книги, по вашему мнению, отражают наиболее полно наш диктаторский государственный строй? «Замок» Кафки не читала».
Ой, очень многие. Такой уютный для большинства тоталитаризм более или менее описан во многих текстах — в романе «О дивный новый мир», например. Вот это важная вещь, я об этом много лекций читал в Америке своим студентам: все русские и многие американские, английские антитоталитарные утопии построены на страхе перед ложными, перед несуществующими опасностями.
Самую главную опасность уловил, как мне представляется, Стивенсон. Вот «Доктор Джекил и мистер Хайд» описывает наше общество наиболее точно: наслаждение от выхода Хайда. Ведь когда Хайд выходил, Джекил испытывал наслаждение, это было, простите, что-то вроде эякуляции, такой оргазм. Из вас выходит зло, вы выпускаете из себя зло. Вам приятно быть плохим. Вам разрешили быть мерзким, о чём вы всегда тайно мечтали, и вам сказали: «Будь мерзким! Доноси. Разрушай. Делай гадости».