«Является ли «Оправдание» метамодернистским романом?» Нет конечно. Он недотягивает до этого абсолютно. Я смею надеяться, что в каком-то смысле «Остромов» является. Спасибо вам большое, laplace, за вопрос и за добрые слова.
«Какова социальная роль российской интеллигенции сегодня, и существует ли эта роль вообще?»
Она всегда одинаковая — вырабатывать кислород, интеллектуальный и духовный кислород. Интеллигенция — это просто лучшая часть народа, вот и всё. Лучшая, самая умная, самая жертвенная, сама трудолюбивая. Кто лучше других — тот и есть интеллигенция. «Не надо думать, что интеллигенция — это очки и шляпы», — как постоянно говорил Окуджава.
«Ваше мнение о Терри Пратчетте и Плоском мире?» По-моему, это немножко такой искусственный, натужный юмор. Я вообще юмористическую фантастику не люблю. Я люблю страшное, а страшное не терпит смешного.
«Мельман сказал, что на политические шоу на телевидение вас не приглашают якобы потому, что вы в «чёрном списке». Вот только мне подсказывает память, что вы всегда были в телевизионном вашем эфире предельно лояльны власти, мило соответствовали действительности, как и жизни в целом, так что помещать Вас в «чёрный список» нет никакой необходимости. Айда, пусть наш известный гений и всезнайка вещает свои умиротворительные истины и дальше на всех федеральных каналах. Ведь если он даже призовёт выйти на площадь, то только для того, чтобы потусоваться и попить пиво, съесть гамбургер, не более того. Всё это не мешает мне любить вас как писателя, и в этой — писательской — ипостаси вы для меня авторитет!»
Конечно, спасибо на добром слове, но вы, видимо, просто меня не читали, потому что я же не учу вас врать, а вы почему-то врёте, и это очень странно. Я никогда не призывал на площадь для того, чтобы есть там гамбургеры и пить там пиво. Я никогда не был лоялен к власти — ни к ельцинской, ни к путинской. Просто ельцинская власть терпела нелояльность, а путинская — не терпит. Видимо, потому, что моё появление на некоторых федеральных каналах могло бы внести некоторое расстройство в стройные ряды ненавистников или в стройные ряды пропагандистов. Может быть, моя интонация что-то там бы изменила. А может быть, я сумел бы им что-нибудь умное сказать. Но я, конечно, не буду этого делать. Зачем же мне ходить в «совет нечестивых»?
Зачем они меня включают в «чёрные списки», я, честно говоря, тоже не понимаю. По-моему, это глупо. Я вот никого не включаю в «чёрные списки» — кроме тех людей, которые мне совсем уж противны. Но, с другой стороны, я им благодарен, потому что они меня избавляют от соблазна светиться там в одном ряду вместе с некоторыми людьми. Ну что такое — находиться в эфире рядом с Сатановским? Как это можно? Тут удивительны и фамилия, и интонации, и манеры. Всё удивительно сошлось! Как можно ходить с ним на одни ток-шоу? (Пусть он меня простит. А лучше — пусть не прощает.) Как можно ходить к нынешнему Соловьёву, вот сейчас? Как это возможно? Как возможно в одном эфире с Жириновским находиться? Ребята, вы шутите, что ли?
«Попросите Льва вернуть пластинки «Аквариума». Он точно слушает и устыдится». Лев, верните пластинки «Аквариума»! Не знаю, правда, о чём идёт речь, но пластинки «Аквариума» — это такая вещь, которую надо вернуть.
«Алексей Чурбанов спрашивает, — кто такой Алексей Чурбанов интересно? — «Думает ли Дмитрий Быков о том, «что останется после него»? Волнуют ли его лавры Салтыкова-Щедрина и Зощенко? Наверное. Во всяком случае то, что происходит сейчас в его творчестве, сродни болезни. Эдакий «литературный паркинсон», когда, чтобы устоять на ногах, нужно идти, потому что любая остановка означает неминуемое падение. Возможно ли в такой ситуации, говоря словами поэта Аронова, «остановиться, оглянуться»? Излечимо ли это? Применительно к Быкову, думаю, да. За счёт перехода на новый уровень в ущерб плодовитости… — тра-та, та-та, та-та, та. — Ваш коллега по массовке… — тут гадости про Ефремова, не буду их озвучивать. — Не обижайтесь на меня, Дмитрий Львович, за слова правды искренние, да за мою поддержку Юнны Мориц, за то, что я русский. Вы же тоже наш, православный милый человек. Я только не согласен с вами в вопросе Новороссии».
Да, действительно! Как говорила Ахматова: «Люблю всё в Розанове, кроме полового вопроса и еврейской темы». «Люблю в арбузе всё, кроме косточек, семечек и сока». Что вам ответить? Понимаете, мне очень нравится, что вы как-то заботитесь о моем загробном бытии и о памяти, которую я после себя оставлю. Я, конечно, не сатирик, и не Салтыков-Щедрин, и не Зощенко. От меня останется много чего. От меня останется сатира, я думаю, потому что она как-то остаётся вне зависимости от моего желания. Всё звучит, как вчера написанное, и ничего не меняется. Останется какое-то количество лирики, я думаю, и парочка романов, может быть. И может быть, останется какое-нибудь одно стихотворение. Ну, это неважно. Это в любом случае моё дело, а вас это заботить совершенно не должно.