(Ой, как-то мне всё это что-то напоминает.)
Она подпрыгнула к 12-летнему мальчику, сыну капитана корабля, сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту. Все засмеялись, а мальчик остался без шляпы и сам не знал, смеяться ли ему, или плакать.
Обезьяна села на первой перекладине мачты, сняла шляпу и стала зубами и лапами рвать ее. Она как будто дразнила мальчика, показывала на него и делала ему рожи. Мальчик погрозил ей и крикнул на неё, но она ещё злее рвала шляпу. Матросы громче стали смеяться, а мальчик покраснел, скинул куртку и бросился за обезьяной на мачту. В одну минуту он взобрался по верёвке на первую перекладину; но обезьяна ещё ловчее и быстрее его, в ту самую минуту, как он думал схватить шляпу, взобралась ещё выше.
— Так не уйдёшь же ты от меня! — закричал мальчик и полез выше».
Дальнейшее вам известно. Он долез до самой последней, верхней мачты, обезьяна оставила шляпу на ней. Он пошёл по этой мачте, балансируя (вернее, по этой рее) — и тут в ужасе взглянул вниз! Если бы он упал на палубу, то он бы размозжил всего себя к чёртовой матери! И тут прибежал капитан, его отец, который наставил на него ружьё (он намеревался стрелять чаек) и крикнул: «Прыгай! Или я застрелю! Раз, два, три…» И при слове «три» мальчик плюхнулся в воду. И 20 молодцов-матросов вынули его оттуда. Мораль здесь та, что обезьяна — это ещё и великий соблазн.
Мать, кажется, ты хочешь опять что-то сказать важное. Скажи, пожалуйста. Наконец уже, да. Говори.
Н. Быкова― Я хочу выразить соболезнования капитану, у которого такой ужасный мальчик: озлобленный, раздражённый, приходящий в негодование и ничего уже не соображающий.
Д. Быков― Матушка, своё отношение ко мне ты сможешь выразить по окончании эфира. В принципе, вопрос, конечно, к капитану: зачем он воспитал такого мальчика?
Н. Быкова― Я не капитан. А ты не мальчик.
Д. Быков― Ты не капитан, слава тебе господи, да, а я уж не мальчик действительно. Но одно могу тебе сказать: капитан должен, в принципе, гордиться таким мальчиком, потому что у него отняли шляпу, а он отважно полез наверх. Всё-таки отвага и слабоумие — как мы знаем, главные черты героя. Другое дело, в чём здесь собственно метафора обезьяны? Она соблазняет своей ловкостью и заставляет выделывать штуки, а надо вовремя удержаться. И я очень надеюсь, что год Обезьяны не заставит нас имитировать её ужимки и прыжки.
И здесь уже, к сожалению, нельзя не вспомнить главное произведение на эту тему, а именно — «Мартышка и Зеркало». Вот оно собственно у меня. И, кстати, все уже прислали. «Зеркало и Обезьяна» она называется на самом деле. Все, кто мог, уже прислали ссылки на эту басню, потому что первая ассоциация с обезьяной — это, конечно, гениальные мультфильмы по сценариям Остера (Григорий Бенционович, привет вам, я знаю, что вы нас слушаете), и, соответственно, «Зеркало и Обезьяна».
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой.
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть».—
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать ни кто себя в сатире.
Я даже видел то вчера:
Что Климыч на-руку нечист, все это знают;
Про взятки Климычу читают.
А он украдкою кивает на Петра.
Ну просто… «На басни бы налег. Ох, басни — смерть моя! // Насмешки вечные над львами, над орлами!» По-моему, «собрать все книги да сжечь». Это басня Ивана Андреевича, клянусь вам, 1817-го! Никакого отношения к происходящему она не имеет. А может быть, даже и раньше.
Д. Филатов― А Иван Андреевич сам собезьянничал у ла Фонтена почём зря.
Д. Быков― Почём зря, разумеется. Но в данном случае хочу я подчеркнуть, что такое обезьянничество только на пользу, потому что к русской литературе… Русская литература, я должен сказать, всегда охотно брала у Запада и насыщала это своим совершенно другим содержанием.