Так что дословные повторения всех этих маний и фобий — они сулят нам, конечно, весёлый год и весёлые ближайшие годы. Но к экономическому состоянию нации это не имеет никакого отношения. Точно так же как и сама история России никакого отношения не имеет к производительным силам и производственным отношениям. Это как бы две истории: есть история экономическая и есть духовная; есть кредитная, а есть духовная. Вот главный итог года — это новые степени упоения низостью, новые формы упоения низостью, новые разновидности вседозволенности, духовного растления, расчёсывания гнойников, новые формы самомучительства и аутоэротизма. Вот ничего другого, к сожалению, нет.
«Как вы относитесь к «возрастной маркировке» художественной литературы в магазинах? Нужно ли контролировать то, что читают подростки?»
Понимаете, я никогда в своей жизни не встречал книгу, которую мне было бы рано читать. Единственный раз, когда я спросил нашу преподавательницу в первом классе, которую я до сих пор вспоминаю с благодарностью, Валентину Григорьевну Колгатину: «Можно ли мне уже читать «Собаку Баскервилей»?» — на что она очень, по-моему, тактично ответила: «Просто через два года ты от этого получишь больше удовольствия». Но я и так получил большое удовольствие, спасибо.
Я не думаю, что ребёнку надо и, более того, можно что-либо запретить. Сейчас все говорят «как его заставить читать?», а вы — «запретить». Конечно, нужно ребёнку тянуться к запретной полке и читать как можно больше. И в этом для него, я думаю, заключается главный интерес — в преодолении запрета. И вообще не думаю, что маркировать какую-либо книгу — «для подростков», «для взрослых», «для младшего школьного возраста» — следовало бы.
Опасно только… Ну, пожалуй, один раз я ощутил некоторое несоответствие, но это была как раз книга, которую не только не прятали, но даже в некотором смысле навязывали. Я прочёл «Алису в Стране чудес» лет в девять — и был жутко разочарован! И правильно. Эти книги, они взрослые на самом деле — что «Алиса», что «Алиса в Зазеркалье». Это надо читать после двадцати, потому что те подтексты, которые закладывал туда Доджсон, даже в бытность Кэроллом, они гораздо сложнее, чем может вместить ребёнок — сложнее, парадоксальнее и, я рискнул бы сказать, трагичнее, потому что это же страшная книга, понимаете, о Викторианской эпохе. Когда там с помощью фламинго и ежей играют в крикет — это довольно страшная картинка. И эта книга, мне кажется, не для детей. А всё остальное — ради бога.
«Сочувствует ли Пушкин Дон Гуану в «Каменном госте»? Соблазнитель удачлив и талантлив, но при этом он убийца».
Ну, как убийца? Он же всё-таки действует в рамках тогдашней морали, зависит и от времени, и от места. Его вызывают на дуэль — и что ему делать? Большинство дуэлей происходит не по его инициативе. «Ежели тебе не терпится, изволь». Там наглядна эта дуэль с Дон Карлосом. А куда ему было деваться? «Нет! Теперь — сейчас». Ну хорошо, давайте, пожалуйста. Другое дело, что совокупляться при трупе совершенно необязательно, но зато, как мы видим, и его, и Лауру это очень даже возбуждает. «Постой… при мёртвом!.. что нам делать с ним?» В моей версии, в моей постановке они начинают на него надевать все эти предметы одежды, которые снимают с неё. Она медленно разоблачается — толстая, вульгарная Лаура. И навешивают это всё на сидящего неподвижно в кресле Дон Карлоса, какие-то там предметы нижнего белья. И всё это дико их возбуждает и заводит.
Но я не думаю, что Дон Гуан для Пушкина — однозначно отрицательный персонаж. Это из серии «и с отвращением читая жизнь мою». Наиболее наглядные тексты на эту тему, наиболее, по-моему, компетентные — это замечательная статья Ахматовой о «Каменном госте», где точно названа попытка Пушкина переломить судьбу, и ещё более откровенная книга Юрия Арабова «Механика судеб», где на фоне Пушкина, на примере Пушкина показана попытка перевязать главные узлы своей биографии. Вот эти две книги объясняют Дон Гуана, по-моему, с избытком.
И вы вообще не ищите у Пушкина особо-то правых и виноватых. Как показал Синявский, он всегда сочувствует обеим сторонам. И этика Пушкина, как и этика Христа, она не очень соотносится с этикой повседневности. Пушкин, например, считал, что мстительность — это добродетель христианская, и мщение, и терпение не считал добродетелью. Ну, много там найдёте различий. Поэтому Дон Гуан — это попытка разобраться в себе, а не в этических проблемах.