И вдруг я заметил, что в последнее время эти вопросы перестали меня волновать — бытие Божие больше не вызывает у меня вопросов, не вызывает сомнений. Почему? Вот тут парадокс. Вокруг нас столько свидетельств абсолютного безбожия, творящегося сейчас в России! Вокруг нас столько мерзости, столько людей, которые абсолютно сознательно на моих глазах выпускают из себя мистера Хайда, которые сознательно становятся мерзавцами в поисках творческой энергетики, скудного пропитания, общественного признания. Неважно, завоёвывают ли они таким образом массовую аудиторию, пытаются ли они встроиться в мейнстрим, хотят ли обратить на себя внимание, но очень много стало подонков. Кто-то из этих подонков улыбается, подмигивает и говорит: «А что? А все так». А кто-то, наоборот, убеждённо говорит: «А что ты, либералистическая сволочь, можешь предложить стране?» Я-то много чего могу предложить стране, но они этого не услышат. Кстати говоря, страна-то всё понимает, не надо выдавать себя за страну.
И вот среди всего этого вера в Бога очень укрепляется. Почему? Парадокс этот просто разрешается. Да потому что мы видим, как наглядно это зло. Оно наглядно наказывается почти у всех деградацией, распадом личности, творческим бесплодием; оно очень наглядно наказывается превращением, иногда даже внешним, физическим. Наша эпоха бесконечно ценна наглядностью. И вот именно поэтому, даже когда я смотрю на официоз в храме, или слышу в интервью патриарха, что Россия в Сирии занимается обороной, или когда я читаю, например, Александра Щипкова (есть такой православный публицист, который займёт теперь место Чаплина), вот когда я всё это читаю, я ещё больше укрепляюсь в вере, я просто вижу Господа, потому что наглядность невероятная! Вот то, как нам явлено лицо Дьявола, оно оттеняет лицо Господа.
Поэтому у меня сомнений в последнее время совсем не стало. Если раньше я мог сказать «да, я сомневаюсь», да, иногда я впадал в совершенно постыдный агностицизм, то уж теперь я совершенно точно знаю, что Бог есть, и свет во тьме светит, и тьма не объемлет его. И в такие минуты особенно остро вспоминаешь Томаса Манна: «Какая прекрасная вещь абсолютное зло! Как просто по отношению к нему определиться».
Меня тут, кстати, спрашивают о том, как я отношусь к опубликованным сейчас наконец-то полностью «Размышлениям аполитичного». Во-первых, я эту книгу читал раньше. Конечно, не по-немецки, а просто потому, что Елисеев её сто лет назад перевёл. Он пытался опубликовать, никто не брал её, потому что Манн там высказывает иногда совершенно профашистские взгляды. Значительный её кусок, очень важный, был опубликован в серии «Мой XX век» издательства «Вагриус», там можно было ознакомиться с «Размышлениями аполитичного». Как я отношусь к этой книге? Я плохо отношусь к этой книге. Она кажется мне многословной, сырой, плохо написанной. Но я люблю заблуждения гения. Мне кажется важным, что у Томаса Манна вот такие заблуждения были, мне это приятно. То есть заблуждающийся Томас Манн мне всё равно симпатичнее, чем говорящий правду иногда Геббельс (если бы вдруг случайно Геббельс сказал правду). Да и потом, полезная книга.
«В вашей теории реинкарнаций писателей какие предыдущие и последующие воплощения есть у Николая Заболоцкого?»
Над вашим вопросом я надолго задумался. Последующих пока не вижу, а предыдущий — мне кажется, Тютчев Фёдор Иванович, его натурфилософия, его взгляд на вещи. Очень многие стихи Заболоцкого как бы написаны Тютчевым, — Тютчевым, дожившим до XX века. И потом, вот эти тютчевские галлицизмы, языковые неправильности, его неологизмы, типа «с их терпким листьем изнуренным» и так далее… Он кажется мне очень близким к Заболоцкому, почти родным. Ещё мне очень нравится то, что иногда у Тютчева и у Заболоцкого — у этих двух мыслителей русского стиха — случается какая-то совершенно детская, чистая, слёзная интонация:
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня…
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
И у Заболоцкого есть такие стихи — стихи про деревянного человечка, поздние стихи из цикла «Последняя любовь». И потом, отношения Заболоцкого с Роскиной мне чем-то напоминают отношения Тютчева с Денисьевой. Ну, много там параллелей, в которые я не хочу впадать, но мне кажется, что Заболоцкий и есть его реинкарнация, только очень несчастная.